Хрусталики глаз звенят
М.: Neomenia, 2025 (2 изд.)
Виктор Качалин
поэт, художник
Стихи Дарии Солдо напоминают видения, возникающие при пробуждении, между сном и явью. В них нет ничего от плотности сна, а так называемый «реальный мир» лишь слегка обозначен и выступает в своей острой неуютности. Метафоры здесь не «приём», а обнаружение явлений, спасающихся из сна в явь.
Хрупкость бытия, потаённая теплота, сострадание — в этом «неотмирность» стихов Дарии Солдо. Каждое стихотворение как небольшая песня или записка, всегда кому-то. Если в них и встречается ирония, она встречается с миром. Никакой всеохватности, всё отрывочно, всё летит, и порой пустота превращается в свет, порой в молчание, порой в отчаяние, их даже и нельзя разлучить.
Полина Ходорковская
поэтесса, переводчица
В подсматривании за мгновением беззащитности у героини Солдо нет желания подстеречь — скорее желание сохранить; в этом угадывается много терпеливости бытия. Истоки этой терпеливости — в глубокой уверенности в Его присутствии, как в обещании («порисуй пока // мама скоро вернётся»), так и в доказательности Его дыхания «жабрами батарей».
Несмотря на то, что каждой сущности сборника Дарии Солдо отведена самостоятельность, внутри её мира возникает закономерное чувство, обратное принципу неопределённости частиц Гейзенберга: наблюдаемое явление становится заповедным, заветным под взглядом другого и Другого, его координаты есть выполненное обещание. Взгляд наблюдателя не привносит энтропию, но создаёт пространство для существования, побуждает хрусталики глаз — звенеть, а рога антилопы — действительно быть «бесконечной спиралью ДНК»; именно потому существование героини так напоминает подвижничество, высвечивает собственную посвящённость.
Лев Оборин
поэт, критик, лауреат Премии Андрея Белого
Перед нами в первую очередь книга частных восприятий и ощущений, и именно благодаря этому она продолжает интриговать. Тут и метафоры («смёточный шов улиц знакомых», например), и всегда хорошо работающая связка индивидуального и всеобщего: «я замершая / морская фигура / на полочке» (вспоминается не только игра, но и игрушки из «киндер-сюрпризов», с которыми у детей постсоветской эпохи связано удивительно много личных воспоминаний).
«Хрусталики глаз звенят» — это ещë и «детская» книга: в ней показаны моменты осознания, которые у каждого ребенка рано или поздно наступают. Из того же стихотворения: «кому // потом / будут принадлежать / все мои вещи».
Всю книгу Дарии Солдо можно рассматривать как дневник — и это дневник того, как чистота восприятия избегает падения в клише. Четвёртая часть показывает, что это удалось: например, в стихотворении о водном перемирии, где лев вдруг понимает, «как красивы рога антилопы / витые словно / бесконечная спираль ДНК». Другое дело, что спираль ДНК конечна — подобно тому, как и перемирие кратко. Но это знание остается за рамками книги.
Ольга Зондберг
поэт, прозаик
Главной загадкой поэтических миниатюр Солдо, как «детёнышей сфинкса», видится вопрос: почему этот странный ребёнок не говорит «нет» окружающей его действительности, не бежит от неё? Возможный ответ: на самом деле бежит, только очень медленно. На всей дистанции своего прощального марафона он/она как бы придерживает рукой около сердца кого‑то ещё более маленького и беззащитного и очень внимательно смотрит по сторонам, прекрасно понимая, что обрести мгновенную невидимость для идущего по пятам зла можно не иначе как прививкой встречной красоты. В пробелах между строчками у него/неё хранится расходуемый небольшими порциями запас кислорода, которого хватит, хочется верить, на долгое и ровное дыхание.
Андрей Сен-Сеньков
поэт, переводчик, лауреат Премии Андрея Белого
Хрусталь, из которого делаются хрусталики, нарезается толщиной в 0,264 583 333 333 миллиметра, а потом снимается как пенка. Именно об этом рассказывает книга, которую вы держите в руках, книга без контуров. В ней преломляются только две вещи, на которые нельзя смотреть, — видимое и невидимое.
Евгения Либерман
поэтесса, прозаик, переводчица
Вещная спелость, насыщенность или кисейная бледность и ажурность образного ряда Дарии Солдо обусловлена внутренней терпеливостью и даром сострадательного созерцания. Воздух, которым наполнено пространство текста, свидетельствует о вдумчивости при разговоре с собой-внутренним, умении вовремя сделать паузу для дыхания или — жест художника — предварительной оценки промежуточного результата. Творение как процесс и творимое как результат неразделимы; Солдо не оставляет без опеки рождённое: «Почему же я не могу / Эту песчинку летнего дня / В Сокольниках, / Глаза закрыв, / Превратить в жемчуг?..» Способность к восприятию едва заметных движений воды и земли, звона отдаленных колоколов и птичьих голосов подкрепляется избранной позицией не только создателя, но и наблюдателя, находящегося на порубежье, «на кромке мира».
«нарисуй меня мягкой пастелью / растушуй меня пальцами я / не хочу иметь контуров». Отсоединение от себя равносильно демиургической (без напыщенности и гордости) всепроницаемости и вместе с тем намеренной хрустальной чуткости. Мягкие, хрупкие вещи, фигурирующие в этих стихах, становятся легитимными в контексте культурных процессов новейшего времени, позволяющих существовать потенциально «слабым» объектам, если переформулировать слова Бориса Гройса. «Слабость и гибкость — выражают свежесть бытия», — цитатой из фильма Тарковского предварена книга. Так зарождается тезис о необходимости беречь и опекать отвергаемое, потому что в нём заключена сила, присущая нечеловеческим уязвимым сопротивляющимся акторам: «станешь ли ты / дорожить мной / как дорожит антикварщик / фарфоровой статуэткой / с редким фабричным браком».
Смерть в этом мире не предполагается — она сверхпоэтизирована, благодаря чему перестаёт восприниматься как реальное завершение физических процессов: если дойти до предельных глубин, переход в иное агрегатное состояние, отличное от трёх привычных, произойдет щелчком, одномоментно: «…и я становлюсь / глухим молчанием рыбьим / острым / коралловым рифом / поджидающим / корабли». Из мира лиросубъекты Солдо уходят в море в бумажных, не погребальных, ладьях. Перманентное ощущение божественного присутствия, свойственное им, как детям в моменты осознанности или проживания мистического опыта, освобождает от телесного и возвращает из смерти, «как возвращались с полей», цитируя Франко Арминио.
Алексей Чипига
поэт, редактор
Кто знает, что такое счастье? Популярная сентенция гласит, что оно не цель, а путь. Как бы то ни было, видно, когда с ним имеешь дело. Говорю об этом, так как стихи Дарии Солдо проникнуты удивительным ощущением счастья. В них находится место неочевидным связям: жемчугу и кораблю, тополям под окном, синим языкам, жирафу, мальчику Онфиму, цапле. Здесь можно красиво стоять, не опасаясь превратиться в статую, ведь тебя увидит тот или та, кто «сидит на кромке мира, карауля момент», когда происходят самые разные события, не дающие убежать от того самого счастья. Строчки верлибров тут то прикасаются концами друг к другу, производя электричество неведомого начала, будя эхо рифмы, то накатывают шумом прибоя в морской раковине.
позвонки разбегаются
клавишами
печатной машинки
каждое тело
что‑то сообщает
в момент объятия
Кажется, это «что‑то» хранится в пробелах между строчками, одновременно испугавшись и обрадовавшись неожиданному уподоблению. Машинка (Дариа любит уменьшительно-ласкательно одомашнивать вещи), выходит, предназначена для одного-единственного момента. И раз даже позвонки разбегаются, почему бы не разбегаться дорогам: возвращаться всё равно настанет пора туда, где дрожащие стёклышки люстры, трепетные и послушные ветру, напомнят о заблудившихся в мечтах путниках, странно похожих на нас.
Ерог Зайцвé
поэт, переводчик
Я бы никому не хотел ничего доказывать так же, как и поэзия Дарии Солдо.
Я ценю тишину, я хочу слушать тех, кто говорит тихо.
Тех, кого неудобно хвалить.
Это не очень удобные стихи: к ним сложно приклеить ярлык.
Ограничусь иконкой. Перед глазами возникло лицо Андрея Сен-Сенькова. И тут же исчезло.
мне
всё это мерещится
В моих ушах её интонация, и кажется, что я говорю не то, и хуже того — упустил момент, чтобы замолчать.
и я ни за что не смогу объяснить,
как я смогла
снова
его упустить
Лиза Хереш
поэтка, редакторка, лауреатка Премии Андрея Белого
Героиня-поэтесса уступает жизни в её возможности изменения реальности и создания нового способа видеть («расступление окоёма» как сочетание ока и водоёма напоминает кеннинг «луны во лбах», означающий глаза). Этот вопрос — бессилие и одновременная возможность — задаёт и позицию наблюдающей («на кромке мира»), и небольшое ок(н)о возможностей, отведённое ей — «караулить тот самый момент», фиксировать переход ангельского голоса в баритон — материально воплощённое (embodied) реальное. Первая часть книги простраивает связи в изолированном от больших нарративов — исторических и политических — пространстве, обустраивая укромную обозримость любовными посланиями, дневниками погоды, закличками и поэтическими вариациями.
<…> вторая часть книги Дарии Солдо как бы подрывает заданное, разрушая стены между поэтическим миростроительством и глобальной историей катастрофы. Программными в этом смысле мне представляются строки «я не могу больше быть / очевидицей / это последняя капля». Наблюдательность героини становится не даром, но проклятьем и при этом обязанностью. Точка описания уточняется, а само уточнение восходит в разряд требования: «где ты был в те мгновенья, когда / замирала планета от ужаса». Сами изменения могут быть насильственными, ужасающими, неконтролируемыми — и тогда поражение субъектки в состязании с насилием задаёт другую программу действия, развёрнутую в заключительной части книги. «мир и люди его / держатся // не прогибаясь / под тяжестью ветра» — обнадёживающий финал книги, заявившей о том, как важно не отводить глаза при попытках писать о нежности и любви.
Владимир Коркунов
поэт, критик, редактор
Если заглянуть в поэзию Дарии Солдо, можно услышать, что она соткана звуком. И звук этот визуален. Это как тактильные сны, когда ты в сознании касаешься образа.
Это поэзия чувства (чувственности) и наблюдения — Дариа будто бы открывает небольшие порталы в окружающем мире, совершая обряды зазеркалья, вглядываясь в тучу или родинку на плече любимого человека — и видя в этом чудо.
Здесь много любви и тревоги. Которую считываешь инстинктивно (Дариа скорее предлагает не понять, а почувствовать, переводя своё состояние в звукопись, неочевидные сравнения, физическое волнение фраз), как в стихотворении с птицеедами: «…и дремлешь у меня на руках / будто всё ещё // накрываю крыльями / никому тебя не отдам // мой птенчик».
Мне особенно дорога здесь нота детского фантазийного восторга перед миром, восторга-первооткрывателя: ведь только так можно объяснить, почему у жирафа синий язык, и увидеть, как из соцветий платана выпархивают капуцинки, или написать стихи накануне своего рождения.
Но нельзя сказать, что перед нами поэзия, которая эскапически не замечает мировой пожар.
Она же и Нильса с гусями хочет уберечь от работы ПВО. Или хотя бы взять его за руку, унять страх — точно так же, как Януш Корчак держал за руки детей, когда их вели в газовую камеру.
Через стихи она держит за руку нас всех. Показывая, как можно любить и быть внимательным к окружающему миру и близким (и дальним!) людям на фоне глобальных катастроф. Как это важно.
Борис Кутенков
поэт, критик, редактор
Детство в человеке, надломленное катастрофой или жестокой трансформацией; время — «непроницаемое», «непостижимое», производящее размен с несмущённой ловкостью игрока — вот лейтмотивы дебютной книги Дарии Солдо, придающие композиции цельность и выстроенность. Взгляд лирической героини словно хочет остановить мгновение, задержать каждого в ещё-не-потерянном раю. Если и есть нетронутость в этом мире потенциального срыва, то и в ней прослеживается синтаксический параллелизм, «о чём-то напоминающий», — возможно, о том, что кроется за статичным пейзажем и уже выламывается из парадигмы видимой безмятежности <…>
Кажется, пространство в этих стихах вибрирует несомыми сообщениями — за каждым пейзажем, мельчайшим событием встаёт некий отзвук «иного» мира; в этом смысле поэзию Дарии Солдо можно назвать постсимволистской — с оговоркой о принципиально другой таинственности, которая заключена в свободе интерпретаций сюжетов и символов при довольно-таки внятном нарративе. Можно назвать его нарративом переходности: существование лирического субъекта и героев держится на тонкой грани, грозясь перейти во что-то иное. В этом смысле и глагол «звенят» в названии книги обретает форму чего-то промежуточного, какой-то — возможно, опасной, — трансформации.
Филипп Хаустов
поэт, переводчик
Творимое автором поэтическое пространство предстает этакой бесконечной луковицей из контрастирующих между собой слоев, что особенно остро видно на примере стихотворения про одичалого Нильса и диких гусей: первая строка, конечно, настраивает на сказочный лад, во второй строке сказка, толком не начавшись, обрывается, потому что персонажей сбивает ПВО — и только их перья и прах сыплются на сказочный пряничный домик.
<…> Главное, что у Солдо всегда сохраняется запрос на чудо и готовность увидеть искомое в повседневности. Известный девиз Вильяма Блейка: «В одном мгновенье видеть вечность, / Огромный мир — в зерне песка», — она как бы разворачивает в обратном направлении, желая сберечь уже увиденное: «Почему же я не могу / Эту песчинку летнего дня / В Сокольниках, / Закрыв глаза, / Превратить в жемчуг?»
Ольга Балла
критик, библиограф, редактор
Её поэтический мир — выразительное доказательство того, что глубина и лёгкость не противоречат друг другу.
По внутренней организованности, взвешенности и дозированности, по чуткой выстроенности эти небольшие компактные, тяготеющие к формульности верлибры способны соперничать с силлабо-тоникой <…> При этом благодаря своей мягкой верлибричности тексты Дарии производят впечатление конструкций скорее разомкнутых, — они не подминают под себя своих содержаний, не сковывают их, дают им свободу. <…>
Поэтические высказывания Солдо и в самом деле прямы — в обход условностей повседневной речи и рациональных соображений они соединяют (лирического субъекта, а вместе с ним и нас) с самым существенным. Поверх рассекающих мир границ и сковывающих его правил эти кроткие тексты идут, как раскольник, — наискосок.
Дариа Солдо
Стихотворения из книги «Хрусталики глаз звенят»
***
если заглянуть человеку в глаза,
можно услышать,
как хрусталики глаз звенят,
будто «музыка ветра»,
висящая у входа в дом
и играющая только
для того, кто ступил за порог
***
человек — пенка, снятая
с птичьего молока;
его имя пушинкой
летит
в холодные облака;
его сердце бумажное —
лотерейный счастливый билет:
как хорошо, что я есть —
как жаль, что меня
нет
***
Я сидела на кромке мира,
карауля момент,
когда ломается
ангельский
мальчишеский дискант
и становится баритоном;
когда раскрывается утром бутон;
когда застывает бетон —
а с ним вместе — неосторожный
голубиный дурацкий след —
вечный теперь,
как отпечаток голливудской звезды
на «Аллее славы».
Я сидела на кромке мира,
карауля тот самый момент, —
и я ни за что не смогу объяснить,
как я смогла
снова
его упустить
***
после зимы
между голых деревьев
некуда спрятаться
зато так удобно
пересчитывать их поголовье
сколько осталось
на ауканье
всегда отзываются
милые
и ломается грифель
под натиском
моего имени
***
стрелки часов
сжимаются как клéщи
кому
потом
будут принадлежать
все мои вещи
я замершая
морская фигура
на полочке
оцепеневшая
море волнуется
море волнуется
мне
всë это мерещится
***
уткнуться хотела в живот твой
венера палеолита
⠀⠀⠀⠀⠀⠀и голова
⠀⠀⠀⠀⠀⠀о камень была разбита
искала
молоко твоего утешения
⠀⠀⠀⠀⠀⠀только падал снег
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀и сползал по шее
было много дней
будет много дней
хороших
⠀⠀⠀⠀…выходить из дома
⠀чтоб превращаться в прохожих
***
усталый мой бог
клюёт семена из кормушек
прячется по скворечникам
сворачивается
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀дымным колечком
когда засыпают птицы
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀…на заре рассеется
а ты умеешь
пускать колечки
я умею
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀считать осечки
всë пытаясь вспомнить
смерть в своëм отражении
Офелия
она сидит на берегу
плетëт цветочные венки
из лютиков и из крапивы
плетëт венки
из алых маков ломких снов
плетëт венки
а клейкий ласточкин полëт
как запечатанный конверт
и подлетает в клюв берëт
комочек грязи
под крышей будет новый дом
гнездом ненастий
она сидит на берегу
она под ивою сидит
она плетëт свои венки
и хлещет ветер
и кроме ласточки еë
никто здесь не заметил
она летит за комом ком
плетëт венки плетëт гнездо
под крышей будет новый дом
что дальше будет
смотри как жилки сплетены
на небе зëрнышко луны
(я уступлю тебе его!)
под небом люди
…и вешает венки на сук <…>
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀никто же
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀не осудит?..
***
она же обещала покормить моего тамагочи
она же обещала покормить моего тамагочи
она же обещала
обещала
обещала
но вот он
разлагается на пиксели
а я возвращаюсь из вечного детского сада
скукоженный до
0,264 583 333 333 миллиметра
в свой картонный дом
прилепленный к городу скотчем
***
одичалый нильс и дикие гуси
летели домой
одичалого нильса и диких гусей
обезвредила ПВО
падали пух
и перья
и прах
на рождественский пряничный дом
спите милые спите
сладким сном
…а ветер играл бесхозными
куколками шелкопрядов
больше не надо
пожалуйста
больше не надо
***
на фото выживший
после Хиросимы
был повëрнут спиной
вся спина выжившего
после Хиросимы
была зарубцована
рисунок
причудливо сросшейся кожи
выжившего
после Хиросимы
напоминал
рельеф
непознанного континента
на который
никогда ранее
не ступала нога человека
после Хиросимы
его постепенно
начали заселять
***
и что вы на это скажете, граждане ангелы,
и что вы на всë это скажете
в своë оправдание
— молчите — я кого спрашиваю?.. —
или не хотите по-хорошему?
а ну — крылья за голову, ангелы,
крылья — за голову
⠀⠀— мою —
я на них усну
…ветер качает
старую скрипящую сосну
у мира на краю
***
где ты был в те мгновенья, когда
замирала планета от ужаса
…облака, будто дервиши
в белых одеждах,
кружатся,
⠀⠀⠀⠀кружатся,
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀кружатся
***
когда мы заключили
водное перемирие
лев вдруг всмотрелся
и понял
как красивы рога антилопы
витые словно
бесконечная спираль ДНК
всего живого
…я наблюдала за ними
сидя на сухой ветке
и мне так хотелось
чтоб антилопа
сделала ещё глоточек
ещё хоть один глоточек
подольше бы
навсегда
не покидала
нашего с нею озера
***
для кого приготовил ты
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀этот капкан
давай по рукам
перед тем как исчезнуть —
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀станцую канкан
…шпилька в капкане
в чулане аркан —
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀а в небе
отпечаток босой ножки —
⠀⠀и взлетает новая чья-то строка —
и крутится солнца
⠀⠀⠀⠀⠀⠀неугомонная
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀красная мельница
***
соберëшь
мурашки
на моëм теле,
выпустишь в траву —
по Земле разбегутся
бесконечными ахами удивления
от того,
что живу,
от того, что мурашки
неподъëмный груз
моего тела —
в сотни раз тяжелее себя —
всë-таки
куда-то
упрямо несут
***
ну как же нет Его
ну как же нет
вот же Он
здесь
в зимнем саду моей комнаты
дышит
жабрами батарей
не даëт умереть
***
мы выйдем за пределы ойкумены
и лишь
⠀⠀⠀⠀каштан,
оставленный в кармане с осени,
напомнит нам о том, что были
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀раны и —
незаживающее солнце между сосен,
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀до которого
⠀⠀⠀подать рукой теперь —
⠀⠀⠀блестящее и гладкое
***
отчего у жирафа синий язык?..
он дотянулся до неба
и попробовал,
какое оно
…мы все вместе
за одним столом —
и полон рот черники —
показываем друг другу
языки,
и они
синие-синие
***
ты речка с разбега
⠀⠀⠀⠀⠀⠀хруст первого снега
молочная дрëма
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀трель нового утра и
блики на потолке
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀и куст ежевики
и бумажный журавлик в руке
⠀⠀⠀⠀⠀сложенный в небе
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀мною
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀от края до края
⠀⠀⠀⠀⠀⠀поющая чаша
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀касаясь
⠀⠀⠀⠀⠀⠀тебя воспеваю
***
нежная щëчка
вербная почка
поставить ветку в стакан
чтобы цвела цвела
всë на своих местах
⠀⠀пасхальный истукан
⠀⠀гранëный подкованный страх
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀такая
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀крошечная
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀в чужом зрачке
лопаются
⠀⠀почки слов во рту
⠀⠀⠀⠀⠀⠀и дрожит земля
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀бросая
предзакатный отблеск лица на лице
…перепутанные местами
перепачканные в пыльце
***
когда все звери выйдут из спячек,
на потолок
над бессонной кроватью
⠀⠀⠀⠀⠀⠀прыгнет солнечный зайчик;
жалобно звякнут
пыльные склянки на антресолях,
притворившись гонгом:
⠀⠀⠀⠀⠀это время прощаться
⠀⠀⠀⠀⠀с тоскою и мëрзлой болью —
…лишь свет и воздух —
твой смех и
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀никогда не поздно
⠀⠀
⠀устроить так —
⠀⠀⠀⠀⠀⠀и никак иначе
***
я твоë желание
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ты моë желание
растворимся пеплом
в бокале игристого
…мы спугнули охотника
лань
увернулась от выстрела
***
я знала наизусть имена снега:
⠀
⠀mjöll — ‘свежевыпавший снег’
⠀йöжод — ‘скрипучий снег’
⠀сöзöг — ‘мокрый зернистый снег’
⠀hjarn — ‘снег, покрытый льдом’
⠀moarri — ‘поверхность, на которой мëрзлый снег ранит ноги северных оленей’
⠀snow-smoor — ‘удушье от снега’
⠀maujak — ‘снег, в котором можно утонуть с головой’ <…>
…ты выглянул
четвертинкой солнца
в левом верхнем углу
⠀⠀⠀на чистом белом листе моëм
⠀⠀⠀⠀⠀⠀растопил их все и
необходимость говорить
превратилась
в горячее дыхание
Дариа Солдо:
Поэзия даёт современному миру надежду
— Дариа, почему ты сделала такое переиздание книги — обновив тексты (добавив даже раздел), обложку, а также отзывы о сборнике?
— Мне хотелось прийти к внутренней гармонии. В первом издании было больше турбулентности, в этом — умиротворения. Срединным раньше был условно «исторический» раздел, посвящённый переживанию времени, но я решила сместить акцент: с появлением новой части (она теперь — третья по счёту) книга стала более интимной, личной — и, пожалуй, лёгкой. Добавились стихи и в других разделах. Движущей силой стала любовь!
Прошлая обложка, как мне кажется, также была достаточно тревожной, несмотря на свою сказочность; всё-таки она иллюстрировала стихотворение об Офелии, которая «плетёт свои венки / и хлещет ветер», думает о том, «что дальше будет», сомневается, боится, не верит в своё будущее.
На обложке переиздания — «снежный ангел»: отпечаток моего любимого человека. Для меня такие ангелы очень символичны: они словно мирят земное и небесное.
Кадр был сделан в сакральном для меня месте — на Измайловском острове. Это старинная царская усадьба, существующая с XIV в. Здесь бывали Алексей Михайлович, Пётр Алексеевич. Места эти для меня — заповедные: я гуляю здесь, отмеряя смену времён года по цветущим яблоням или наливающейся рябине. И когда грызёт тоска, и когда на душе светло и ясно. Остров знает меня разной.
Мы задумали обложку в конце февраля, когда снег уже начал потихоньку таять. В тот день светило яркое солнце; но что больше всего поразило — всюду были снежные ангелы. Я никогда не встречала столько рядышком! А они слетелись сюда — как раз в тот день, когда мы готовились делать нашего.
Наконец, нашли подходящее место: с видом на храм (Покрова Пресвятой Богородицы, нач. XVII в.) на том берегу пруда. Кто-то до нас успел написать здесь огромными буквами на снегу: «I LOVE YOU». Это то, что осталось за пределами кадра со снежным ангелом, — чуть выше него.
Чтобы получить такой ракурс, сфотографировать ангела сверху, мне пришлось залезть на дерево! Одной рукой держаться за веточку, другой — снимать.
Доработал фотографию Андрей Черкасов, за что ему большое спасибо. Как и всем авторам новых отзывов: Виктору Качалину, Полине Ходорковской, Льву Оборину и Ольге Зондберг. Отзывы Льва и Ольги — фрагменты их рецензий на книгу; Виктора и Полину поделиться впечатлением от неё я попросила сама. Я очень рада этим новым голосам — людей, которых я по-настоящему ценю как творцов. Отдельно стоит отметить и блёрб Андрея Сен-Сенькова.
Для меня большая честь — читать все эти слова.
Не знаю, скоро ли напишется новая книга — и напишется ли (это покажет жизнь) — но могу сказать точно, что в нынешнем варианте «Хрусталиков» — вся я, как на ладони. Та я — и та хрустальная первая любовь — которые очень хочется сберечь.
— Что самое главное для тебя в твоей поэтике? Как ты создаёшь тексты?
Стихи — целиком или отдельными строчками, образами — приходят ко мне сами. Когда приходят, я их записываю (сразу — или после, когда возникает внутренняя потребность); если не приходят — не пытаюсь вымучивать: думаю, это насилие над собой и над поэзией.
Я как сорока: заношу в гнёздышки своих стихов те драгоценности, которые подкидывает мне жизнь; оттенки разных чувств — тоже своего рода драгоценности, ведь только чувствуя, мы остаёмся людьми.
Главное для меня — быть честной перед собой, настоящей, избегать фальши. Да, литература, поэзия — в какой-то мере, конечно, искусство «обмана», если речь идёт о способах выражения, но обманываться или обманывать в самом важном — не хочется. Иначе зачем писать?.. Ценность для меня в том, чтобы передать другому свой подлинный душевный опыт.
Я бы отметила среди черт своей поэтики контрастность, «перепады давления», которые могут ощущаться даже внутри одного стихотворения. Наверно, эта особенность обусловлена моим складом: я ощущаю в себе некоторые противоречия; контрастность, неоднозначность в принципе меня привлекают. Всё ощущается неустойчивым, зыбким — нужно балансировать между жизнью и смертью.
Ещё когда-то я обратила внимание, что почти во всех моих стихотворениях присутствует какое-нибудь живое создание. Или имеется адресат. Всё потому, что я отчаянно любуюсь разными существами; любуюсь людьми — особенно в наиболее благородных их проявлениях.
А уж любимый человек видится мне целой вселенной, которую изучать можно бесконечно. Нежность становится неисчерпаемой, лишь самую малость можно попытаться выразить словами. Это я и делаю.
— Твоя лирика с одной стороны тихая и не интенсивная (если пользоваться термином Александра Уланова), отчасти даже сентиментальная — что сегодня в общем-то довольно редко встречается в поэзии. При этом стихи сделаны достаточно герметично (тут строго продуманная форма), ты обращаешь внимание не только на эмоции, но и на пространство, на мелкие психологические нюансы, драматургию. Какие ориентиры для тебя были/есть в поэзии? И что ты думаешь вообще о новой любовной лирике — какой она может и должна быть?
— Мне ближе всего русский Серебряный век (Цветаева, Ахматова, Гумилёв, Хлебников, Гуро, Шкапская), чувственная поэзия Неруды, Лорки. Отчасти японская поэзия. Уитмен, Уильямс; Аронзон, Шварц, Введенский, Алексеев, Бурич, Бородин, Гронас и др.
Применительно к лирике, как мне кажется, никакого долженствования существовать не может. Тем более к любовной. Любовь многолика, может проявляться тысячей разных способов; чья-то любовь тихая, сострадательная, чья-то — как мощный разрушительный поток (а порой такие периоды чередуются). Такова и поэзия о любви.
Меня, например, в своё время покорили любовные стихи Веры Павловой; их лаконичность и интимность, шаткий, иногда святотатственный баланс между телесным и духовным (первый её сборник называется «Небесное животное») — оказались мне очень близки.
Но самое великое, что создано о любви, — это, пожалуй, «Песнь Песней»: настоящая вершина поэзии.
— Много ли значит для тебя — до сих пор — музыка? И насколько важен синкретизм музыки и текста: ведь записанный текст тоже в какой-то степени — ноты, при исполнении они звучат.
— Конечно, музыка для меня очень важна. Наверное, это проявляется в том, что я всегда обращаю внимание на ритмическую и фонетическую составляющие поэзии — как других авторов, так и своей. Разнообразные «скрещения» музыки и поэзии всегда меня интересовали (от древнегреческой лирики до «Симфоний» Андрея Белого, опытов Мнацакановой, которые продолжает сейчас Наташа Игнатьева, и т. д.). Эти виды искусства не могут существовать друг без друга: поэзия ведь и выросла как раз-таки из музыки.
Записанный текст и правда приобретает бо́льшую музыкальность, потому сравнение с партитурой очень точное. Тембр, интонации, авторская расстановка пауз — всё придаёт новые смыслы. Впервые услышав чтение Владимира Аристова, я убедилась в этом: его стихи будто зазвенели, задрожали в воздухе, что очень завораживало. Поэтические перформансы Дмитрия Александровича Пригова, с которыми знакомилась в записях, выступления Германа Лукомникова и проч. также открыли передо мной невероятные возможности звучащего слова.
Синкретизм музыки и текста для меня проявляется главным образом в другом направлении моего творчества — песнях, которые я пишу (в том числе, на стихи современников, поэтов моего поколения). Последние, например, на стихи Варвары Заборцевой и Гриши Батрынчи.
Надеюсь, в будущем удастся создать и музыкальный альбом. Мне бы хотелось развиваться в музыке и дальше, сочинять новые песни. В стихах и музыке раскрывается важная часть меня.
— После выхода сборника ты вначале стала контрольным редактором, а теперь соредактором серии Neomenia [а позже и нашего журнала: сразу оговоримся, эта публикация была задумана до того, как Дариа стала нашей коллегой]. Что важно для тебя именно в редакторской работе? На какие поэтики/голоса ты хотела бы обращать внимание?
— Важнее всего для меня — быть чуткой по отношению к другим поэтикам, даже — и в особенности — к тем, которые отличаются от моего голоса. Это позволит развиваться и самой.
Больше всего я ценю внимательность: к слову, к себе и другим, к миру вокруг. Умение видеть красоту — в самом широком смысле; любить жизнь, любоваться ею, стремиться к созиданию — вот, что мне близко. На авторов, которые эту точку зрения разделяют, мне хотелось бы обращать особое внимание.
Современному миру так не хватает гуманности; поэзии же дано внести в него каплю человечности — и пусть не исправить, но дать ему надежду.
Беседовал Владимир Коркунов
Дата публикации: 09.06.2025
Дариа Солдо
Поэтесса, музыкант, редактор. Родилась в 2001 г. в Хорватии (Сплит). Окончила МГУ им. М. В. Ломоносова и магистратуру НИУ ВШЭ. Стихи публиковались в журналах «Флаги», «Всеализм», «Дактиль», «Хлам», «Формаслов», на портале «полутона» и др. Редактор журнала POETICA и книжных серий Neomenia и UGAR.kz. Ведёт группу со стихами «хрусталики глаз звенят». Автор книги «Хрусталики глаз звенят» (М.: Neomenia, 2024; переизд. 2025). Сочиняет песни на стихи поэтов XX-XXI вв. Живëт в Москве.