по «15/8» Шанталь Акерман
При несовозможности говорения и поедания, тем не менее, можно, оставаясь одним и множественным, эти действия совместить: голос за кадром говорит, пока кто-то ест, второй рукой отвлекая себя воздушным рисованием. Страх включить бытовой газ на кухне с размножением кружащих действий, почти тем самым усталым голосом деланных, но для раскуривания сигареты можно и взять спичку. Что-то тревожащее в своих глазах — камера — замечать, но замечать голосом для другого, кому подвластно и слушание, и смотрение почти параллельные. Положить на самое видное место руки, чтобы в шуме движений их не услышать. Возвращение к точке предвстречи, нащупывание натолкнется на выступ: цветы для повторения, пока не завянут, но никогда не доживут до встречи. Научиться быть вором в собственных вещах, вором-неудачником, который ищет неизвестно что и в рассеянности разглядывает всё с одинаковым вниманием, ничего не выхватывая и не присваивая. Жонглирование крадеными воображаемыми вещами и именами, равно как и невозможными занятиями, — а закурить все так же может — приглашение случаю настолько радушное, что самой приходится выглядывать из-за двери — неразличимое до дирижирования. В наивности обмана трюизмами — не оторваться от куска сахара и быть им порабощенной — собой же и никем более.
по короткометражке «Джульетта в Париже» Клода Миллера
Из разрезанного и половин режу ради текуч(щ)его различия не умея быть сомкнутой и бодрствовать во сне. Спящие не убивают котят, а в тихий час я хорошо притворялась способной быть только там. Между лезвием и этим никакого взаимодействия, в этом — в несоизмеримости. Будто вышедшая из котенка жидкость сделает его площе и уподобит тем лезвию. Отправляя в сон и выпивая различие — во всех видеть только сон и различие — не умея быть поцелованной, вовремя остановиться на коже. Как если бы нужно было глотать после вкуса. Но: разделять на чемодан и его хозяйку, содержимое чемодана и голубя, содержимое голубя и лезвие, кровь и желудок — режется не там, где нужно — где принято сгибать, а не резать — я проглатываю профилем буквы, но не суставы — они не просачиваются между зубами. Расшататься: кусанием, они для стекания между, не испортить работой — в белых прямоугольниках нести и омерзительное, и очищение от него. Изъятие глаз — невидимым, самочувствие — удовлетворенным, в морге не болеть
по «Человеку с чемоданом» Шанталь Акерман
Осмотреться ребрами теней после отсутствия, себя или дома, дома в себе — себя дома. И тебя во мне, когда ты еще там не поселился. Вне зависимости от того, что именно с ним случилось — полотенце больше непригодно для жизни в этой квартире. Вскоре — и я. Что осталось моим — всё тронутое и перемещенное — испорченное. Нетерпение заставляет думать, что под всеми окнами сеть мусорных баков. Сжатие постепенное, сперва временно́е — во сколько он чистит зубы? Я могла не знать это про того, кого люблю или начинаю любить, а здесь выстукивания создают график моей жизни. Моей — тоже. Отнюдь у нас с тобой общее время — из-за пространства — никакой автономии — и четвертым колесом-измерением всунут — а ты даже не заметишь выбрасывания предметов, тобой пропахших. Съедание ночи кусками подстраивающегося утра равно разрастанию бестолковости дня. Но и любопытство. Очищенность предельная, чересчур тяжело отвоеванная, чтобы шевелиться. Но и дверь для подслушивания. Демонстративная нервозность и стучание по клавишам, чтобы быть услышанной, закрытие двери и завтрак чуть свет с поспешным откусыванием, чтобы побыть одной. Дом строится из мелочей, но он не они, эта эмерджентность — откуда? Ассамбляж тарелок и стульев? Иногда видимый почти как агрегат — со стороны. И все же — скольжение, предварительная притирка, стертый палец, протертые штаны или привычный синяк от того, что не доходят руки починить и сделать более гладким. Скользят не по гладкому, скользят по бугристому, но выученному. Дома всё в моей тактильной досягаемости: точнее, так должно быть. У ножа нет намерения, и оно не появляется даже в случае нанесения им ранения, оно только у меня, хоть и нож создан для ранения и деформации. Часть домашнего пространства всегда используется в меньшей степени, оно меньше «дом», чем остальное? Сколько «дома» можно взять с собой? Таскать с собой «дом» можно посредством набора предметов, есть необходимое и достаточное их количество для превращения какого-то помещения в пусть и временный, но «дом». Недосягаемость угла, который обещаю себе прибрать уже какое-то время: моя повседневная траектория не дает его достичь, нужно большое усилие. Или вмешательство. Звуки машинки пропечатывают речь в голове, слишком членораздельное полнословие — в любезных предложениях. Отслеживание по часам обратно расписанию — так не выяснить, домохозяйки это знают лучше детективов. Пингвиний топот каблуков затихнет в мягкости одеяла
Darling, darling, doesn’t have a problem (по «Дорогуше» Микки Китинга)
Зло, этот архаичный и беспощадный оплот человеческого, именно потому и остается им, что не забывает: на пустые вопросы нужно молчать. Немотствовать, как тот белёсый кусок окрашенного дерева, что скрывает единственно ценное и настоящее — тайну. Но тебе не закутаться в молчании навеки: твои холодные пальцы без твоего ведома барабанят по штукатуренным стенам, снуют по углам, обнажая пустоты, они же обвивают телефонную трубку, когда твой отчаянный неразборчивый вопль вдруг становится покладистым и бархатным «Мадам», они же позволяют их разъять, чтоб поместить меж ними то, что, по наивному убеждению некоторых, может помочь выкурить незваных гостей. Последние — главные нарушители твоей тишины, их голоса настойчивы, и грубы, и… незнакомы. Как всякие незнакомцы, они многочисленны, ужасающе различны и совершенно неразличимы между собой. Им неведома гармония, их появления не родят нужного ритмического рисунка, да и тебе он, в сущности, не нужен: ведь есть часы, кованые решётки, стулья, кровать и звонки. Звонки… Даже ты нуждаешься в объяснениях, даже у тебя есть голос, волосы и глаза, безумные глаза. Но здешние. И пусть ты пугаешься сказанного всякий раз, и пусть твои реплики рассекают пространство слепо, рублено и невпопад — ты здесь. Можно нацепить на него ночь, чтоб не было страшно или чтоб страх пробрал до последней ресницы, а потом разобрать всё по частям, убеждая себя в том, что ничего не пропущено, не осталось и тени невидимого. Мир уже не враждебен, стены не сжимают в объятиях, незнакомцы уже не распускают руки. Теперь всё в тебе…
по «Зависимости» Эйбла Феррары
Невозвратность отказа от лимфы и затекания в органы — чистое циркулирование единственного нарушения циркуляции — почему противно читать и есть в одно время? И об отсутствии чуда рождения и роста из недифференцированного: размножение не заменяется удвоением или рождением на почве организма, но делает жизнь в нем невыносимой, однако продолжающейся. Очищенное гниение в толще белёсых упругостей скрыто от глаз, а кровь плещется там, где раньше бы значила конечное нарушение процессов.
Из жаберных дуг выдрабливаются костяные структуры слуха ценой сращивания и выстилания первых, а челюсть выдалбливается из окаймляющих отсутствия, но так должно быть, тем временем высасывание жизненной жидкости не прибавляет нормальной физиологии: вывихнута с самого укуса в сторону бесполезной зависимости от того, что не может помочь и даже насытить. Можно было бы думать, что кровь как символ самой жизни, для живого мертвеца совершенно недостижимой, но желанной, не цель, но само желание. Или чувство, что можно быть по ту сторону силы? Становиться больше через заражение, уже инаковость, но застывшая и не мутирующая, не накапливающая генетический материал, безразличная к нему, и дистрофия желания все та же, с созвучным философии стремлением не пачкать руки о частности мира — весь в крови, не забавно ли, она стекает литрами — еще меньше ценного, как если за зазубным больше ничего из тех, кто мог бы принять — одна участь — давиться в судороге и не знать утоления одним глотком воды.
Дата публикации: 31.10.2025
Алина Машкина
Киновед, переводчик. Родилась в 1998 году в Самаре. Области интересов: социология, аналитическая философия, киноведение. Переводы стихов и статей публиковались в журналах «Цирк “Олимп”+TV», «Cineticle», «Всеализм», статьи — на сайте Spectate. Живёт в Самаре.