Максим Хатов, наполовину кабардинец, пишет поэму, где герой издевается над китайским «благонадежным комсомольцем». Не сразу очевидно, как здесь выстраиваются этические координаты. Можно пойти легким путем и обвинить как автора, так и героя в расизме и колониализме, тупом юморе и токсичной маскулинности. Однако такой подход видится непродуктивным и ограниченным, игнорирующим ряд условий и контекстов ситуации, изображенной в поэме.
Во-первых, Китай в поэме Максима Хатова становится зеркалом России, или Россия зеркалом Китая. Два союзника по бывшему соцблоку и технокогнитивным моделям управления отражаются друг в друге не как мифические «восток» и «запад», а как реальные политико-экономические системы, поэтому сходства и отличия официальной и независимой культур обеих стран постоянно возникают в тексте. Сюда же стоит отнести проблему неоколониализма: сложная судьба Тибета, Тайваня и уйгуров мелькает где-то на фоне, напоминая о том, что деколониальной теории не стоит игнорировать проблемы восточного империализма.
Из этого исходит и второй аспект проблематизации поэмы — обнажение деколониальных штампов, шаблоны которой возникают в голове белых европейцев в белом пальто. Невыученное имя благонадежного комсомольца, скука и незнание языка и поэзии становятся объектами (само)критики. Максим Хатов испытывает на прочность наши этические позиции, выявляя необходимость в осмыслении и пересборке эмансипаторных начал, оставляя в пресуппозиции невозможность однобокого понимания, но и не навязывая свои ценности другой культуре.
Обе этих линии подчеркивает финал, в котором книги на китайском языке становятся знаком стереотипов «левого интеллектуализма», а две последние постироничные строки одновременно пародируют бездумное использование восточных форм и репрезентируют трагичность мирового авторитаризма. Этим Максим Хатов стремится применить левую критику к левой критике, сохранив эмансипаторную этику, но не давая ей становиться формой интеллектуального гейткипинга.
Алексей Масалов
Китайский дневник
Наш китайский гид Виктор несколько
раз за вечер напомнил, что завтра
мы должны быть в лобби не позже семи
сорока
утра, иначе… Мы не поняли, что он точно имел в
виду, но, кажется, он сказал, что в противном случае начальство отрежет
ему яйца. Мы пришли без пятнадцати восемь, и Виктор
остался доволен. Мы гуляли по городу, а когда вернулись в отель, ему
позвонили. Потом он сказал, что из-
за дел не
сможет проводить нас до аэропорта.
Мы попрощались, а
после уехали. Больше Виктора мы не встречали. Я боюсь, что с ним могло что-то случиться, потому что, ну, сами понимаете. Если он умер, никто из нас не смог бы этого опровергнуть.
***
На самом деле, Виктора звали не Виктор, а как-то
по-китайски, но для простоты он
предложил
называть его так, потому что мы
не смогли
(или не захотели) выучить его имя.
Кто-то типа благонадежного комсомольца, он учился в аспирантуре
и немного знал русский, так что
мог перекидываться с нами простыми
фразами.
Сперва мы были ему рады, потому что
общаться с
местными — деколониально. Потом, правда, решили — он слишком обычный, после чего он нам сразу поднадоел.
Виктор плохо понимал шутки,
поэтому
быстро стал объектом
приколов. Я
научил его говорить «Ya Dolb Aeb» вместо «привет», объяснив, что
так принято у российских зумеров.
Скоро все окружающие нас китайцы
научились новому приветствию.
— Ya Dolb Aeb, Mr. Chen
— Ya Dolb Aeb, Mr. Xyn
***
Местный неподцензурный издатель
сразу пришелся нам по вкусу.
Он подарил каждому по
несколько книг, которые
отпечатал у
себя в гараже. Мы делились
проблемами.
Он сказал, что у нас
много общего, и все мы — бойцы
диайвая.
Оказалось, что китайский самиздат — это в
среднем от трех до пяти тысяч экземпляров и суперобложка.
Я вспоминал как выглядят книжки поэтов из нулевых и сгорал со стыда за нашу европейскую
псевдокультурку, за смешные тиражи «НЛО», за подвальчик «Только сами» на Арбатской, где мы ютились, читая стихи. Мы
стояли на Окраине Мира, у берега великого озера West Lake, и молча курили.
— Ya Dolb Aeb, — тихо поприветствовал нас подошедший Виктор.
***
До этого я никогда не читал китайскую поэзию и не знал, что
она из себя представляет. Во время поездки
мы знакомились с множеством
местных
поэт:ок, и я понял: мы отличаемся не так уж и сильно.
Не скажу насчет андерграунда, потому что не знаю китайский (разве что читал переводы Ян Ли в «Просодии» — вот ему можно кинуть респект). Что насчет официалов, то так бы
мог писать и какой-то придурок
из АСПИР, и дедок-эмигрант. Хочешь так же? Давай
же! Это просто — нужно всего лишь попробовать, например:
Нет «смысла жизни», смысл — она сама,
Как блага нет в ней, жизнь сама есть благо
или:
Говорит: уходи, не жена тебе, не сестра,
у меня за спиной ледяные поют ветра,
или:
эй сучка бусинка когда я кончаю мой х** становится похож на куколку шелкопряда
***
Китайские книжки на китайском остались лежать на полке. На них редко смотрели гости, зато их наличие подчеркивало Экспертизу. Однажды они даже помогли — меня попросили написать стихотворение про поездку. Я долго перелистывал их и тужился. Мне хотелось показать, что Я Шарю. Хотелось, чтобы люди поняли, что я, в отличие от всех прочих, невъ**енный левый интеллектуал, лишенный стереотипов. Я написал:
***
колечки рыжеватые кудрей
пойдем гулять на площадь тяньаньмэнь
Дата публикации: 29.05.2025
Максим Хатов
Поэт, литературный критик. Родился в 2002 году в г. Люберцы (Московская область). Стихотворения публиковались в журналах «Волга», «изъян», POETICA, «Дактиль», «Химеры», альманахе «Артикуляция» и др. Редактор журнала «ХЛАМ», соорганизатор поэтического рейва «Киберготика» и anime poetry party «По ту сторону стен», участник международных фестивалей. Финалист списка представителей креативных индустрий The Blueprint 100 2025 в номинации «Литература». Живёт в Москве.