Книга Си Чуаня — современное собрание верлибров; здесь предъявлены отточенные инструменты для превращения в «вещество поэзии» повседневного или возвышенного материала: от мелькнувшей мысли до предмета, остановившего внимание. Рефлексия постоянная и при этом вдруг расплав и возгонка смыслов. Допустимо попытаться увидеть и критику самой поэзии и поэтики, но и в таком вроде бы рефлексирующем движении возникает промельк незнакомой поэтической одежды. В чем намек на многообразие борхесовского (автор — переводчик Борхеса) удивления.
В ранних стихах Си Чуаня неизменно присутствуют тень или ночь, или сон, хочется их назвать фрагментарными ноктюрнами или приготовлениями к пробуждению. Вот заглавия и строки из стихотворений и циклов, приведенных подряд: «по-над тёмной водой / голубей тени, как белые рыбы», «потому что окраины, полночь. / мне кажется, после меня — никто / не пройдёт под этим мостом», «придёт утро в котором я не проснусь ото сна», «ночные птицы», «послания издалека / попадают в тебя, пробивают насквозь / так — эта ночь над Харгаем» «страна из сказаний объята сном», «в разбеге одной безбрежной страны сумерки также безбрежны», «летучие мыши на закате»: «шебуршат, копошатся, но никогда / не добудятся спящего», «когда вдруг отключается электричество, я убеждаюсь в том / что живу в прогрессирующем государстве … где люди читают при свете луны», «ночь — это сон семи мотыльков». В будущем его поэтические ощущения меняются и просветляются, это связано не только, наверное, с внешними событиями.
Сюжетные ходы, переходы в его лирических стихотворениях или в близких к отрывкам эпоса длинных произведениях можно назвать семантическими метаморфозами.
В строках вроде такой: «Этот граммофон я прибрал со склада, чтобы включить тебе музыку, чтобы унять твою старую боль» — собирание вещей и образов разного уровня, примирение их, разглядывание, игра с ними, словно их можно, как в детстве, раздувать, словно цветные шарики, не разрывая на части, разбирать и восхищаться, и вновь собирать, удивляясь им как чудесам мира, обращаясь к другим людям, или зверям, или неизвестным событиям, приведенная строка — одна из многих — предельно характерна, здесь сострадание, помноженное (или поделенное) на остранение, просвечивает через настоящую ночь.
Однако такая забота и работа поэта не оставляет впечатления, что все подвластно замечательным, хотя и безвозвратно меняющим мир действиям: обозначенный вход в прекрасное оставляет просвет, чтобы увидеть мир как таковой, но и обновленный.
Владимир Аристов
Салют
Перевод с китайского Ивана Алексеева
1. ночь
Как же сложно усмирить кровь под звук дребезжащего сквозь город грузовика! Как же сложно утихомирить животных, которыми он нагружен! Какими же увещаниями, какими же обещаниями, какими же взятками, какими же угрозами можно добиться от них покоя? И тем не менее — они спокойны.
Под сводами арки каменные звери дышат лунным светом. Сгорбленный силуэт мастера по заточке ножей напоминает едва народившийся серп луны. Он изнурён, но сну не сдаётся — свистнув, он переманил задремавших птиц на край моста; впрочем, он совсем запамятовал, что на посеребрённых луной горных склонах, поодаль от людских взоров обретается беременная самка барса.
Паук встал на пути высочайшего эдикта, воспрепятствовав воле правителя.
В поле конопли у фонарей нет права на проживание.
Вот-вот должен кто-то прийти — постучать в дверь; вот-вот должно показаться стадо овец — там, на равнине; ветер сдувает яблоки, которых он никогда и не видел во сне; в подвале поёт юноша — какой небывалый талант… Нужно ли говорить, что это — ночь? Память способна творить с нуля.
До чего широки небеса, что превыше памяти! Подняться наверх и глядеть вдаль; для духа границ нет. Две-три долго светящих лампады, словно блуждающие огни. Для бессонной души не существует поэзии. Необходимо очнуться — быть начеку — приготовиться встретить смерть; но нет никакой возможности размышлять.
Я принёс тебе поисковый прожектор — в ночи над твоей головой наверняка вьются бессмертные феи.
Этот граммофон я прибрал со склада, чтобы включить тебе музыку, чтобы унять твою старую боль.
Перед диспозицией звёзд этой ночи волосы на моей голове встают дыбом, родинка на моей левой груди делается ещё более чёрной. Божьи запасы пограблены, красота атакована гигантскими разъярёнными птицами. Этой ночью — если я потеряю терпение, если рассвирепею, если решу вершить возмездие, — вам не помогут мольбы о милосердии! Если же я пощажу вас — просто уходите, не обязательно благодарить.
Будь добр, протри рану имбирным соком.
Будь добр, оставь колонка́м пространство для жизни.
Как слаба душа, когда фонари угасают, когда просыпается дворник, когда вороны летят навстречу рассветному солнцу, гордые тем, что их крылья больше не спутать с почерком ночи.
Вспыхнувшее красным лицо, кровь всего тела: горн протрубил — пылинки трясутся от ужаса; первый такт всегда режет слух!
2. салют
Тоска угнетает. Подвешенный гонг. Сонный барс в подвале. Винтовая лестница. Факел в ночи. Городские ворота. Холод, гладящий луг в свете ветхих созвездий. Герметичная плоть. Непригодная для питья вода. Айсберг на дрейфе, сравнимый с огромным судном. Птицы-пассажиры. Перекрытое русло. Нерождённые дети. Неоформившиеся слёзы. Неисполненное наказание. Хаос. Баланс. Восхождение. Пустота… Как говорить о тоске и не впасть в заблуждение? Опадающий венчик цветка на развилке — прошу, задумайся о цене риска!
Боль: море, которое не переместить.
Писать о цивилизации на седьмой странице мучений.
Как я хочу закричать — заставить сталь отозваться эхом, вынудить свыкшиеся с тайной жизнью батальоны мышей предстать передо мной. Как я хочу закричать, но нужно изо всех сил сдерживаться, ведь нужно не проклинать, а молиться; ведь нужен не пушечный рокот, а шепчущий ветерок. Сильно участившийся пульс сопутствует нарастающей тишине — видишь, что скопившаяся дождевая вода вот-вот будет выпита без остатка — кричи! О, как я хочу закричать, когда сотни ворон галдят наперебой; я не даю мудрых советов — я есть зловещее знамение.
Слишком много желаний, слишком мало морской воды.
Мечты выживают за счёт капитала.
Пусть розы исправят наши ошибки, пусть молнии с громом осудят нас! Пребывая на столь длинном пути, спрашивать, где же конец, — не с руки. В миг, когда моль бросается прямо на пламя, заводить речь о вечности — неуместно, а отыскать доказательства невиновности частного человека — проблематично.
Память: моё пособие.
Любовь: незавершимое дело души.
Жизнь человека, ушедшего в горы, похожа на сказ. Зимой он запасает капусту, летом он добывает лёд. По его словам, «тот, кто не чувствовал, не может быть настоящим, неважно — в служении предкам или же в повседневности». Потому мы приникаем к бутонам персика, чтобы отточить своё обоняние. Кто не научен при встрече с цветами персика и прочими изысканными вещами, сняв шляпу, приветственно салютовать — тот нам не товарищ.
Но всё это не то, на что мы рассчитывали: душа — попала в простой; слова — жертвы шантажа.
Поэзия обучила умершего и потомков.
3. жилые помещения
Часы выдают возраст, сверчки распеваются в своих владениях. Происходит недопустимое: я становлюсь другим человеком. Мне следует прокричать трижды — выкричать себя обратно.
Я обставляю комнату собранным реквизитом. Ежевечерне я имею счастье наслаждаться постановкой драмы в исключительных декорациях.
Кухня — подходящее место, чтобы ножи и вилки уснули; площадь — подходящее место, чтобы богиня встала, застыв.
Мир в зеркале полностью повторяет здешний, но он его полная противоположность: если это не Ад, то это должен быть Рай; мужчина — точная копия меня и всё-таки полная противоположность: если это не У Сун, то это должен быть Симэнь Цин.
Я очень редко поглаживаю свои щёки и щиколотки. Я вообще очень редко ощупываю себя. Оттого я очень редко склонен критиковать себя и очень редко готов задать себе трёпку.
Частенько случается вот что: Лю Цзюнь пытается дозвониться до другого Лю Цзюня. Выглядит так, что я с телефонной трубкой в обнимку разговариваю сам с собой.
Ухмылка душевнобольного. Он обнажил и представил солнцу и женщинам свой причиндал. Звук того, как он бьётся головой об стену. Его недоразвившийся мозг. «Я прав или нет, я прав или нет?» — вот вопрос, что он задаёт снова и снова.
У моих ворот сторожа нет. Если я и найму его, мне самому придётся его сторожить.
Предположим, в этой квартире разместится три тысячи барышень — ты возбудишься или испугаешься? Три тысячи прекрасниц: может быть, все лисы-оборотницы; единственный способ справиться с ними — споить их.
Отчекрыживший себе топором палец бедняга приходит ко мне поведать историю своей любви.
Чужой опыт неизбежно становится для нас табу.
В чернильнице сирень наливается цветом. Она жаждет запомнить текущую ночь. Она страстно желает запомнить. Но это решительно невозможно.
Лелея тайну в душе, я ухаживаю за семенами лотоса: раскрывшись, цветок будет означать лето.
4. огромный монстр
Огромный монстр — я видел его. Огромный монстр — грубый войлок шерсти, бритвы клыков и полуслепые бельма глазниц. Огромный монстр — глухо сопит, бормочет проклятья, однако шаг его бесшумен. Огромный монстр — лишён чувства юмора, точно бедняк, изо всех сил прячущий худородное происхождение; точно для человека, познавшего всю тяжесть судьбы, для него нет колыбельных, что питали бы память, для него нет целей, что питали бы устремления, у него недостаточно лжи, чтобы как следует защитить себя. Он сшибает деревья, загребает младенцев; если он и живёт, то как скала; если он и умрёт, то как лавина.
Среди пугал вороны подыскивают себе компаньонов.
Он ненавидит то, как я подстрижен, ненавидит мой запах, ненавидит мои сожаленья и сдержанность. Если короче, он ненавидит то, каким приукрашенным я изображаю счастье. Он протискивается ко мне в комнату, одной командой загнав меня в угол, без предисловий — крушит моё кресло, разбивает вдребезги моё зеркало, рвёт на куски занавески, равно как и шторы моей души. Я умоляю: «Мне нужно хотя бы из чего пить — оставь хоть стакан!» Вместо ответа он пробивает источник воды.
Тонна попугаев — тонна попугаевой брехни!
Тигра мы зовём «тигром», осла мы называем «ослом». Но этот монстр — какое же из имён управится с ним? За отсутствием имени его плоть неразличима, тебе не позвать и не вызвать его, на свету тебе не определить, где он находится, и не погадать о его судьбе. Нужно дать ему прозвище — например, «горе» или же «стыд»; нужно дать ему пруд — вдоволь напиться; нужно дать ему убежище в дождь. Монстр без имени — страшен.
Певчий дрозд подчистую извёл всех приспешников правителя!
У него есть свои слабости, но это отнюдь не поместья и девушки и уж никак не застолья при свете свечей. Он приближается: неужели у нас есть нечто, наполняющее слюной его пасть? Неужели он хочет насытиться пустотой наших тел? Что же это за искус! Пробираясь вдоль тёмных улиц, он оказывается припёрт остриём ножа; даже ничтожная рана научит его стонать — стонать, выживать, не зная, что за вещь кличут верой; однако стоит ему прийти в себя, и он снова слышит, как растёт кунжут, снова чует благоухание чайной розы.
Гусю, облетевшему тысячу пиков, совестно заводить речь о себе.
Этот метафорический монстр спускается с гор, собирает цветы и, обнаружив в реке своё отражение, сомневается сердцем, кто же это такой; затем он переплывает реку, вскарабкивается на берег и, глядя через плечо, обводит взором туман над водой — не в силах ни заприметить, ни уразуметь хоть что-нибудь; следом он врывается в город, кидается к девицам, пробует мясо, проводит ночь под навесом: ему снится деревня, снится возлюбленная; после, бесстрашно пространствовав во сне с полсотни ли, на рассвете он просыпается и обнаруживает, что вернулся туда, откуда начал свой путь: это всё та же слоистая густая листва, а под листвой всё тот же кинжал — так что же сейчас произойдёт?
Голубь в песках — завидев кровь, ты прозреешь.
Да, самое время взлететь!
5. суждения
Повали выстрелом тени, и они встанут людьми.
Деревья слышат деревья, птицы слышат птиц; когда змея приподнимается на хвосте и атакует прохожего, она становится человеком.
Ты дотошно рассматриваешь отражение в зеркале: по отношению к незнакомому человеку это оскорбительно.
Закон гласит: промышляющий грабежом во время пожара должен быть осуждён на смерть; продающий собачатину под видом баранины должен будет заплатить по заслугам; рыщущий тут и там попадёт в ловушку прямо перед носом; мелочный и ничтожный заслуживает порицания. И всё же мне нужно внести дополнения, поскольку я видел, что обезьяна, охваченная рвением, ничуть не уступает охваченному рвением человеку: также способна, также мускулиста, также не поступается средствами.
Невероятно, но факт: подсолнух — тоже цветок!
Почему кошки, а не тигры сделались нашими питомцами?
Микроскопическая боль — всего с полпесчинки под веком — к кому тут обратиться за компенсацией?
Книга изменит меня, если я решу воспринять её; женщина изменит меня, если я решу прославить её; дорога изменит меня, если я решу пройти её до конца; монета изменит меня, если я решу завладеть ей. Меняя соседа, я меняю себя; из-за сугубо моей личной совести — тяжело нам двоим, из-за сугубо моих личных идей — краснеем мы оба.
Истина не подлежит обнародованию; мысли, не породившие эха, сложно воспеть.
Гнев лишает проклятия силы.
Какая польза от компаса потерпевшему кораблекрушение?
От мира не нужно требовать слишком многого. Не нужно спать в обнимку с женой, если при этом снится, как умножается прибыль. Не нужно зажигать свет посреди дня. Не нужно очернять других. Затверди: не нужно мочиться в степи. Не нужно горланить на кладбище. Не нужно легко раздавать обещания. Не нужно, чтобы тебя ненавидели. Пусть от мудрости будет польза.
Неподвижные тени достойны презрения, но к подвижным теням необходимо хранить пиетет.
Нектарницы срываются с места — кто их преследует?
Какова же должна быть удача, чтобы твоё левое веко прекратило дёргаться?
6. души умерших
Воздух обнимает нас, но мы его не ощущаем; мёртвые от нас далеко — в полях, в лунном свете, — но мы очень точно чувствуем их присутствие: даже совсем уж увлекшись, они не убегут дальше, чем дети.
Глубоко погребённые богатства, о которых не знает никто, — их тратит время, их уже не выменять ни на что. Глубоко похороненные мертвецы, о которых вспоминают всё реже, — как им о себе позаботиться? Нужно бы вызволить их из могил.
Смерть других возлагает вину на нас.
Печальный ветер, прижавшись к умершим, ищет утешения.
От попадания молнии не умирают, как не умирают от воды в лёгких, от отравления, от поножовщины, от заболеваний, от ДТП, от безостановочного смеха или от безостановочного плача, от обжорства или от болтливости — такой, чтобы тело оставили силы. Но как же тогда умереть? Величию смерти — уродливость трупа: нельзя умереть, не оставив тела.
Мы перекраиваем дороги, громоздим небоскрёбы — всё, чтобы души умерших сбились с пути.
Их останки кучкуются и, затаив дыхание, ждут быть использованными.
Как воплощаются духи? Если не брать в расчёт одушевлённые нечистью шапки и предметы одежды, то, когда дух войдёт в тело из крови и плоти, это тело должно быть нагим, но наша мораль не может позволить себе обнажённую нечисть.
Из темноты высовывается рука и отрезает мне нос.
А я как раз увлёкся звуком костяных колокольчиков.
7. четырнадцать снов
Мне приснилось, как я лежу, — воробушек спорхнул ко мне на грудь и сказал: «Я и есть твоя душа!»
Мне приснился бассейн, с четырёх сторон окружённый стальными пластинами. Я улёгся на одну из них, вовсю распевая какой-то мотив и отбивая ногой ритм по железу, но к неожиданности — в бассейне не было никого.
Во сне я своровал. Представ перед солнцем, как я могу отстоять свою невиновность?
Мне приснилась кипа писем у входной двери. Я наклонился и взял один из конвертов. О, так это же любовная записка, которую я писал одной особе сто лет назад! И с чего она вздумала сейчас вернуть её?
Мне приснилось, что мне звонит женщина. Незнакомая женщина, кажется, уже одной ногой заступившая на тот свет, предусмотрительно-заботливым тоном просит меня не посещать собрание сегодня вечером.
Мне приснилось, что я исчез с лица земли. На вокзале до моего слуха доносятся всхлипы старухи.
Мне приснилось, как Хай Цзы, расплывшись в улыбке как хиппи, стоит передо мной и не признаёт, что погиб.
Мне приснилось, как Ло И-хэ ведёт меня в пропахший маслом гараж. Его односпальная койка, застеленная белым, вписана в угол. Тут он и спит каждый вечер.
Мне приснилось, как я захожу в зал, пропитанный копотью прений. Внутри — смутно различимые лица молчащих людей. Я присаживаюсь — в это время мужчина с красным от прилившей крови лицом вламывается в дверь с криком: «Кто здесь предатель?»
Мне приснился мальчик, упавший с крыши. У него не было крыльев.
Мне приснились метаморфозы железа, мне приснились ядовитые древесные листья — город рушится на глазах: бушует пламя, мелькают люди, прячущие лица. Но скромная хижина цела и невредима; я не опоздал и пришёл, как было условлено, присев у входа на каменную приступочку, однако человек, которого я ждал, так и не объявился.
Что за коня кличут «Конём счастливой звезды»?
Что за метеорит может зажечь море?
Мне приснилось, как я лежу, — звук волн от наката к накату сильнее. На этом одиноком острове не останавливаются даже чайки, но кто тот незнакомец, чьё лицо то и дело мелькает в окне?
8. зима
Время, когда волос белеет, время, когда Орион миновал нас, время, когда душа обезвожена; однако когда буран накрыл бюро пропусков, в ответ на приглашение девушка встаёт и заступает на искрящийся блёстками танцпол, а графоман бросает писать, чтобы заняться приготовлением корма для рассветных птиц.
В снегопад конский навоз деревенеет. Сельский счетовод, приплясывая, объявляется в городе.
Кошка замирает на середине пути — на два голоса спорит сама с собой.
Картина, непонятная в детстве, до сих пор непонятна.
Засыпанное в сугроб такси выглядит как полярный медведь. Его двигатель сломан, температура падает до нуля. Но мне невыносимо смотреть, как эта машина просто так сдастся, и я пишу у неё на стекле «я люблю тебя». Пока я водил пальцем, она просигналила мне — «бип-бип» — как лучистая очаровашка, ждущая поцелуя.
Зимой болезни не распространяются, у болезней свой собственный план.
Застывший кран бережёт воду; застывшее море бережёт наши смерти.
Всякий раз, когда просыпаюсь ночью, огонь в печи уже не горит. На босу ногу я иду к печи, ворошу щипцами угли — ушедший не попрощавшись огонь, потрескивая, возвращается и согревает слюну и дыхание ночного мира. Для того, кому сейчас снилась стая волков, возрождённое мною пламя означает спасение. Но как хотелось бы мне донести до него, что и в самом средоточии холода огонь обжигает руки. Волки боятся огня — среди них точно есть уже обжигавшийся.
Эй ты, удалец, выбивший дверь с ноги, — давай, забери мои сбережения, вынеси хоть всё пламя из моей печи, но ты не сможешь взять моих очков и тапок — у тебя не получится жить в этом мире вместо меня.
Адрес, на котором не указано имя, надолго погружает меня в молчание; забытое мною лицо: другая жизнь, другой способ убивать время, всё это вместе даёт совершенно иную плоть. Держа адрес в руке, я пробиваюсь сквозь метель по проспекту: каким будет тот человек, что примет или откажется принимать меня?
Следы плевков — здесь кто-то живёт.
Холод недооценил нашей выдержки.
1992
Перевод с китайского Ивана Алексеева
Дата публикации: 06.08.2024
Си Чуань
Приглашённый профессор Пекинского педагогического университета. Родился в 1963 году. Настоящее имя Лю Цзюнь. Автор поэтических книг «Вымышленная родословная» (1997), «Глубина» (2006) и др. Обладатель высшей литературной награды КНР — Премии Лу Синя (2001), Шведской поэтической премии Цикада (2018), Токийской поэтической премии (2018) и других наград. Тексты переводились на основные европейские языки. На русском языке стихотворения публиковались в антологиях «Азиатская медь» и «Китайская поэзия сегодня». Подборки и отдельные тексты также размещались в сети. Живёт в Пекине.
Иван Алексеев
Переводчик. Родился в 1995 году в Екатеринбурге. Выпускник Уральского федерального университета по программам «Востоковедение» и «Африканистика» (бакалавриат) и «Мировая литература» (магистратура). Аспирант Пекинского педагогического университета (специальность «Современная китайская литература»). Сфера научных и переводческих интересов — современная китайская и японская поэзия. Автор книги «Внутри пламени: поэзия Хай Цзы» (СПб.: Петербургское востоковедение, 2021). Переводы публиковались в журналах «Флаги», «Перевод», Prosōdia и др. Живёт в Китае.