*
снова катаюсь на поездах,
испытывая уважение к тем, кто делает усилие, чтобы стать слабее,
острое чувство любви к тебе, насколько это возможно,
и собственной бесполезности
*
я очень плохо помню Берлин.
мне был двадцать один год,
я увидела кирпичное здание завода AEG,
а потом по пояс раздетых женщин,
купавших голых младенцев в парке,
а потом велосипед с фонариком
на субботней барахолке.
мне купил его друг,
а ещё он купил мне ботинки
из секонд-хенда в нойкельне,
джинсы и красную трикотажную жилетку,
я осторожно ездила на велосипеде в ботинках, джинсах и в красной жилетке, пытаясь сбежать от Александер-плац.
мы ели на завтрак Apfelmuss из магазина для бедных и слушали Die Toedliche Doris на пластинках.
казалось, нет большего счастья.
а однажды я пошла на стадион
и впервые увидела темнокожего человека, он качался на огромных качелях,
на ломаном немецком я попросила понюхать, как пахнет его тело, и он разрешил мне свой запах в обмен на мой.
в кройцберге я подружилась
с безногим слепым анархистом, у него была книжная лавка, его брехливая собака меня укусила, оттого мы даже больше друг другу понравились,
обыкновенно он сидел в своём инвалидном кресле и узнавал, на какой полке я шарю, по звуку, и криком направлял меня,
обычно он кричал Links!
*
Смотри, я съела собственного сына,
чтоб только ты смотрел,
не отрываясь, как на холст
с несуществующим камином обыватель.
Смотри, я буду танцевать неловко,
но яростно, изображая вора, волка,
убийцу или чучело в кладовке.
Смотри, как развиваются твои глаза;
смотри, смотри, смотри, не прекращай;
тебя затем другие рассказать попросят.
*
днем приоритет выдержки —
ночью приоритет диафрагмы
днем приоритет диафрагмы —
ночью приоритет выдержки
*
луна похожа на карман,
в котором жмутся нечистоты,
мы возвращаемся с работы
курить, не выходя из дому,
все что ни попадя смеясь
жевать, рассказывать
про счастье управдому
*
мы читаем друг другу
стихи об утрате,
замечаем открытые люки,
предупреждаем
о последних дверях
последних вагонов;
стараемся вовремя
подойти к нужным трамваям
и помнить:
большое и сильное тело
себя защитить не может
от самого себя
*
Мы много и быстро передвигались по городу;
мыли зеркала на помойке,
потому что труд облагораживает,
а однажды подобрали отрез красного бархата
по пути в столовую, на заводе,
долго не могли найти ему применения.
Другие вещи разлетались стремительно,
практически всё можно было выменять на сигареты.
В мастерской стояли коробки,
подписанные красивым почерком:
визитки разных контор с района,
наклейки, макеты, кэпы,
трофеи, обрезки, маркеры, спички,
повсюду метки и тэги.
Никто не знал, что в одной из комнат — балкон,
потому что все было обшито войлоком.
Мы открыли балконную дверь и швыряли вниз
одинаковые пластинки с записью Моррисона,
целясь в офис «Москвы-24»,
они красиво разбивались и никогда не заканчивались.
В один из дней привезли интерьерную краску,
и красивый человек, он еще подрабатывал нянькой,
красил валиком стены в офисном коридоре,
для своего удовольствия.
Он учил меня правильно красить,
все время курил траву,
водил валиком медленно, вниз и вверх,
чем медленнее прокрашиваешь, тем ровнее возьмётся слой.
В мастерской у каждого был голос, но не у меня.
Оставаясь сама с собой, я часто сидела в одной из комнат,
обычно — в комнате с головой антилопы,
переводила тексты про анархистов, иногда
наблюдала за тем, как идет закат или длится ночь.
Оставаться не было смысла, но уйти совершенно не было мочи, да и куда.
Хороший человек, который подтрунивал надо мной, говорил:
«Что же ты за художник, если нет у тебя работ?» —
а мне хотелось описывать всё, что я вижу, и ничего не производить.
Знакомая девушка снимала учебный фильм,
она попросила меня играть актрису Годара, на крупном плане
наклонять голову туда и сюда, открывать форточку,
медленно и довольно комично, а мой друг читал книгу Платонова,
тоже на крупном плане, и текст разнился
с общей манерностью фильма. Тогда казалось,
мастерская — самое безопасное и дружелюбное место
в городе. Позже ее расселили, но это совсем не важно.
*
Одинокое пирожное-корзинка
шестидневной давности
под пластмассовым куполом.
Ты не съел и половины.
Ты перечисляешь недостатки.
«Суховато, — говоришь ты, —
но сыпется,
и наверху варенье совсем некстати».
А мне всё это мило,
я купила две штуки,
каждая в своём герметичном шлеме, а сверху —
несоразмерно большая наклейка цвета пыльная роза.
Я наслаждаюсь, хотя и тревожусь за репутацию —
свою и этой корзиночки из магазина «Магнит».
Я наслаждаюсь тем, как ты осторожно ешь её
и крем всё равно остаётся у тебя на носу.
*
Пока деревья
передавали людям
привычку одеваться,
я больно била себя,
пытаясь отвлечь свой разум
от собирания последних цветов,
от бессловесного наблюдения,
от беспамятства.
Саша Мороз
Поэт, художник, переводчик. Родилась в 1990 году в Москве. Окончила Российский государственный гуманитарный университет (культурология), Мастерскую индивидуальной режиссуры (МИР-5) и Институт современного искусства БАЗА. Студентка Московской Школы фотографии и мультимедиа им. А. Родченко. Стихи и проза публиковались в журналах «Воздух», «Зеркало», «Флаги», «ГРЁЗА», «Ф-письмо», в арт-дайджесте «Солонеба», на порталах «полутона», post(non)fiction, переведены на польский и английский языки. Лонг-лист Премии Аркадия Драгомощенко (2017). В 2020 году вышла дебютная поэтическая книга «Площадь пятого пункта» (изд-во Free Poetry). Живёт в Москве.