Поэт Александр Альтшулер (1938–2014) родился в Ленинграде в благополучной советской семье, ютившейся впятером в комнате коммунальной квартиры. По отцовскому настоянию Александр окончил Технологический институт им. Ленсовета, был не лишен таланта в электрофизике, но не сделал инженерной карьеры. То ли в силу характера, то ли по причине антисемитизма советской бюрократии, он не мог закрепиться надолго на одном месте, был инженером-электронщиком на разных предприятиях Ленинграда, наладчиком на кораблях в Игарке, преподавателем математики и физики в школе и Лесотехнической академии, подрабатывал частными уроками. Но подспудно едва устроенному быту, непостоянной работе и не всегда счастливой семейной жизни — он писал стихи, был погружен в художественные и литературные круги андеграунда. Альтшулер был близок с поэтами Малой Садовой, и в особенности с В. Эрлем, дружил с художником Е. Михновым-Войтенко; легендарной в биографике неофициальной культурной сцены Ленинграда является его дружба с поэтом Л. Аронзоном и Р. Пуришинской. Публиковался в первом ленинградском самиздат-альманахе «Fioretti» (1965), журнале «Транспонанс» (1984, 1985), в «Митином журнале» (1989), в сборнике «24 поэта и 2 комиссара» (1994), подборка его стихов также включена К. Кузьминским в антологию «У голубой лагуны» (1983). С 1993 года жил в Иерусалиме. Уже в Израиле вышли его сборники поэзии разных лет «Неужели всегда ряд за рядом» (1998), «Я не знаю себе имени» (2007).
Среди авторов советского андеграунда были те, кто, понимая тщетность ожиданий найти читателя, тем не менее сознательно выстраивали поэтическую карьеру, участвовали в создании подпольных «толстых» журналов, непрофессиональных литобъединений, стремились распространить свои тексты. Альтшулер никогда на рассматривал поэзию как профессию и не искал аудитории — письмо опосредовало каждое его движение и действие, было способом проживания и переживания жизни. Он писал на обрывках, на копировальной бумаге, записывал отдельные строчки, фразы, нашедшие его посреди дня, едва ли собирая их впоследствии в готовый оконченный текст. И в то же время ему не была присуща графоманская наклонность «ни дня без строчки». Скорее, повседневное письмо позволяло Альтшулеру нивелировать интенсивность формы поэтического высказывания в угоду смыслу необходимого высказать. Альтшулер работал над преодолением формальных и даже грамматических ограничений поэзии. Показательно его отношение к конвенциональной пунктуации: он говорил, что в процессе писания «знаки препинания сметались, как перегородки, и лишь иногда тень от запятой или восклицательного знака появлялась и исчезала, не достигая земли». Его текстам присуща притчевость, философичность, и то, как Альтшулер настраивал свободное течение текста с естественными цезурами и складками вместо анжамбеманов и рифм, позволяет вспомнить рассуждения Джорджио Агамбена, который сравнивал формальные границы стихотворения с катехоном апостола Павла — это то, что удерживает недосказанность и что в конце концов должно быть снято.
После смерти Альтшулера его жена Галина Блейх занялась систематизацией архива и публикацией наследия поэта. В течение второй половины 2010-х годов подборки стихотворений выходили в журналах «Новое литературное обозрение», «Воздух», «Двоеточие», «Сноб» (рубрика Ильи Данишевского), «Кольта», «Крещатик», «Артикуляция», «Идиотъ», «Этажи», на сайтах «полутона», «Art in process». В 2018 году была подготовлена к печати «Книга учета» — первое посмертное отдельное издание художественного творчества Альтшулера. В настоящий момент идет подготовка к изданию собрания сочинений поэта.
Тексты, вошедшие в настоящую подборку, были найдены в архиве, публикуются впервые. Соблюдена авторская пунктуация.
Дмитрий Бреслер
* * *
Лето начиналось пароходом и кончалось жаркой трубой. Насекомые плыли по траве и она трещала осокой. Медленные осы кружили над кладбищем, где они свили гнездо. Старуха изготовляла сетки и шапки и опутывала мир паутиной. Блестящие трубы сделали реверанс навстречу дню. Медленно раскачивался поезд, чтобы поставить точку в конце линии. Успех лежал на ладонях ребенка и честолюбие глотало его клювом родителя. Драгоценный камень просвечивал сквозь штаны и женщины кружились стаями вокруг некрасивого ребенка. Лебедь утра был днем. И сосуд его наполнялся вечной красотой посторонней и неблизкой. Раненые утки кричали над озером, а птенцы угомонились. Затихла прибрежная осока и шум сапог стал одиноким. Вслед за обрывами лезли деревья, а за деревьями карабкался человек, оставляя себя в покое леса и озера. Души проглядели явление вечного покоя, и спасались кто как умел. Крылья соловья тронули пространство за музыкой. Она лишь повторила собственное отражение, не тронув тело.
июнь 1973
* * *
Надо убирать перегородки между людьми: общением, вином, психбольницей. Но зачем будить зверя? Кто не знает как называется эта страна! — нелюбовью. Едет калека в автомобиле, а я иду по улице. Лужи на асфальте как окна в мир и я иду по внешнему ощущению однодневного ориентира. Любопытство беседует. Существует рядом незнакомый человек: как узнать, что в душе? Может быть невысиженные яйца и может быть плод души столь древен, что его не высидеть? Как спросить: где ты? Линия почерка не касается жизни, она проходит незамечаемым пейзажем: может это оно? Любая линия разрезает мир и человек гаснет в нелюбви и простуде. Со временем мы так запутаемся, что будем писать ровно и ходить медленно.
<1970-е>
* * *
Прекрасно не обязательно то, что является с первого взгляда, — и последний хорош, — говорят мудрецы, ласково поглаживая старую бороду молодых воспоминаний, переплетаемых ощутимой шелковистостью. Не обязательно человек, входящий последним, оказывается тем, кого непременно ждали. В конце, но и в начале есть тупик, лопающийся мыльным пузырем: казалось, — еще — а он не выдерживает простора и скатывается в маленькую пену, не видную для глаз. Красота, обязательная, как любовь, щебечет около глаза и шорох ее заставляет жить и невыносимость разрывается криком и даже рождение и смерть музыкальнее его. Болезнь «завтра» гладила женщину по голове: всё в порядке, не бойся, он придет. Кто он? Представление, отчаяние, покой. Женщина! Как ты красива! — своим почерком, одеждой, цветами, и излучаемая тобою красота продолжает почерк, одежду, цветы, встречи и пейзажи в них! Ты — прародительница в вечном образе своем и духовное зачатие так просто, когда ты только идешь, и рожденные тобой образы собираются в микробы жизни, видимые глазу и продолжаемые беспрестанной беготней мужчин наперегонки. О эти древние игры и память домов дарующих тебе себя! И даже молитва в твоем сачке — как однодневный мотылек.
— Интересно, а где вы потеряли пенсне, когда шли на бал, — спросила дама кавалера.
— Позвольте, но я не ношу пенсне.
— Милый, ты ошибаешься. Сегодня ты ни на кого не смотришь, а обычно цветешь поклонами и улыбками и тебе не разогнуться, чтобы посмотреть на меня, но и со мной ты идешь, куда?
— Да, я ошибся, потерял очки, но глаза мои их не видели, просто мир казался фантастическим, а теперь я старик, не знаю какой молодости. Я не чувствую твоей руки, потому что привык к тому или другому, когда всё в тебе.
— Мне не нужны нищие, ступай! — Она повернулась к нему спиной и аромат благоухания мира впервые в жизни коснулся его и заполнил пространство.
— Странно, — подумал он, ничего не исчезло, не изменилось, я просто потерял очки.
17 сентября 1975
* * *
Новая страница не бог весть о чем напоминает линию неизвестного цвета и запаха. Живущий ничего не читает — он живет. Умерший вспоминает и возвращается в предыдущую жизнь. Третьего дня я забыл прошлое и стоял с вытянутою рукой. Гниение материи стало пустотой слов. Они шарами скатывались в лунку опустевшего ума.
Кто ответит, где происходит жизнь, когда вечное желание образа не ко двору и чистота прямого действия огрызается собакой, когда раскрученная спираль случаев отражается жизнью, но не воображением, когда вкусовая привычка более божественной и замирает дыханием непоявившегося судьи. Один конец для греховной жизни и засеянные ульи неба становятся бойницами проходящих людей.
Медленной скороговоркой слух. Незаметным появлением смерть — сачком над живым гербарием. Легкое мгновение присоединяется к невозможности быть собой и быть другим: непреклонностью ветра, ручья, океана, отлета птицы и появления. Каждый куст щадит себя, оседая лавой ландшафта и интеллект возвращает природе ее внутренний свет.
<начало 1970-х>
* * *
Волна, заглянувшая в лицо мне. Звук. Тишина. Страница. Ничьи пальцы, перевернувшие ее. Утренняя песня в степи голосом без тела и поворот в настоящее из любви оставленной им. Не то, чтобы звук, а так между звучанием и покоем не сон, а сны. И голоса, записанные техникой звучащие далеко. А здесь воспоминание и лес; сучки памяти и белка трепета; и голоса зари вечной попыткой становления. Слова обманывают не желая родиться.
Память не замечает себя.
Страницы жизни, прочитанные мной, укатились вагонами реальности и в них сидели реальные люди и говорили непонятным языком. Лиса по-прежнему ничему не научилась, но природный инстинкт выводил ее на опушку. Дано тому, кому не дано.
И тихие лапы скребутся в дверь неизвестности. Покой отчаяния и каждый тянется за манеру другого; и любовь процветает не успев произойти.
<начало 1970-х>
* * *
Не хочешь умереть идиотом — работай.
Легко удалиться в болезнь, сказать: я не там или сказать — люблю и полететь в сцепление шмелей. Нет уж — воображение другая стихия и что в нем, что без него, а слезы и там и здесь и фантазия — вымысел проникновения, знакомства аборигена с неизвестным строем тела, ритмом, березой, травой, дыханием.
Что есть что, — спросите вы. Не отвечу я.
<1970-е>
* * *
Ситуация на ходу, в спешке, в итальянском пальто сделок и песен, в тревоге вылетевшей птицы, в подробностях до мелочей, в утрировке качества жизни и желания спеть неизвестно о чем — чем мы отличаемся от безнадежного молчания на ходу, в спешке, на улице и кругом. Где то таинство, что дает нам жизнь, импульс продолжения. Где листва обронила осень намеком на вероятность случая на лето ночи.
<1970-е>
Лубочные картинки
Ни здесь, ни там, нигде — непритронутость. Зависимость? — нет, санный путь. Быт? — нет, калейдоскоп. Вишня? — нет, дерево.
Вдохновение уходит, слова начинаются. Издавна — метафора, сейчас — прогресс. В заметности есть знак копыт. В затишье голоса́ сообщают о другом, чего не тронуть, а выткать. Катись, катись, колобок, у каждого своя смерть. Займись, займись, облако, в душе дождь. Сиди, сиди, ангел, — мне далеко до тебя. Не жди, не жди себе лебедя, заведи курочку. Ах, брось, ах, брось зерно в землю, ах, уймись, моя старость.
<1970-е>
Публикация Галины Блейх
Фото Леонида Нейсберга
Александр Альтшулер
Поэт. Родился в 1938 году в Ленинграде. Публиковался в самиздате, в частности, в журналах Fioretti и «Транспонанс», затем в журналах «24 поэта и 2 комиссара», «Митин журнал», альманахе «У голубой лагуны», а впоследствии — во многих печатных и интернет-изданиях. С 1993 года жил в Иерусалиме. Автор книг «Неужели всегда ряд за рядом» (1998), «Я не знаю себе имени» (2007) и «Книга учета» (2018). Лауреат литературной премии ИО (Иерусалим, 2014). Скончался в 2014 году в Иерусалиме.