Курсор на лезвии
СПб.: Jaromír Hladík Press, 2023
Современная поэзия очень любит создавать новые миры, в которых субъектно-объектные отношения и ценностные категории, установившиеся в нашем обществе, могут пересматриваться и функционировать непредсказуемо. Здесь можно упомянуть, например, странные сюжеты Арсения Ровинского, экспедиции Елены Михайлик или стихи Виталия Пуханова, который поселяет своих персонажей то на Луне, то в преисподней.
В дебютной книге Анны Гринки тоже есть своя вселенная, и главная её характеристика — способность к постоянной и всепроникающей трансформации. Такая вселенная действует как единый организм, и если в ней что-то останавливается, это требуется немедленно «починить»:
она была кончиками животных хвостов
клеем в остром состоянии
застывшим в разные стороны
она не двигалась
и это предполагало
окончание роста, замедление волоса
полдень растрепался, но наращивал порядок
в блеске пластмассовых сидений
мы находились на них и чинили происходящее тем
что зажмурились до красных кругов под веками
эти звенья соединялись
мало-помалу
строили дрожь
оставалось только
вместить её в тонкие первые чаши
волосков на основанной коже
В этом пространстве природное и антропогенное не могут быть разграничены — более того, ничто не окончательно: например, прокси-сервер проявляет признаки жизни, а дерево превращается в хранилище:
другие красивые смелые люди
открывают ближайшую берёзу и находят там
всё необходимое
Текучее, «фантомное» состояние означает жизнь и способность к контакту, а неподвижное, непроницаемое — смерть. И вселенная, и разворачивающийся в ней текст испытывают необходимость пребывать в процессе перехода:
вода — это пламя в начале
застрявшее в чистой точке разгара
не развернувшее листья
оставшееся вокруг броска
в околоплодном состоянии
вода охватила, тупая, удар её пуст
но избит её желейный язык
в глубине плещущихся языков
он полип и коралловый мозг, он горит
рябью и волнами, холодом, вечно в погибели
перед острым приступом острова
в темноте
Внутренняя жизнь этой сложной реальности недостижима для человеческого субъекта, поскольку он отчуждён от неё:
и стены тоже откуда-то приходят
творятся извне
лужи лежат как разорванный снег
рана, по отношению к которой он тоже
снаружи
и наши прогулки поверх и вокруг
не имеют ничего общего
с движением поверхности
Жизнь человеческого существа в текстах этой книги — постоянный урок терпения, ведь людям в них отведено скромное место. Фантастический мир ограничивает своих поселенцев в возможностях познания — во всяком случае, если понимать познание антропоцентрически, как раскрытие всех тайн, получение ответов на главные экзистенциальные вопросы, контроль над происходящим. Всего этого субъект теперь лишён даже больше, чем был в те времена, когда космические корабли и андроиды ещё не стали чем-то будничным. Да, будничным, но всё равно непонятным — вот что приходится принять субъекту:
планы на мир
на его остаток
у каждого свои
у меня вот были
страх и терпение
перед покинутой
прежней едой […]
но идти надо
снаружи изнутри
ласковые блины
проросшая дыра
в сквозняке человека
в плеске записанных в тесто
комнат
Блины в упомянутом выше тексте — один из множества артефактов прошлого мира, помещённых в настоящий; субъект и боится, и хочет контакта с ними, поскольку они способны пробудить в нём повреждённую память о прошлой жизни и о том, что было в ней ценного, спасительного. В то же время герои книги ясно ощущают оставленность — свою и чужую. Важно, что в фантастическом мире всеобщего одиночества, функционирующем непонятно по каким законам, сохраняется возможность истинной любви, подлинности которой не мешает то, что её субъекты/объекты — машины, а свечи в церкви не восковые, а светодиодные:
ставить в церкви светодиодные свечи
за андроидов и за сгоревший тостер
за умный телевизор, выброшенный из окна
за его голубые кости
не познавшие клёкот ангельского огня
Эта любовь ко всему живому (в авторском понимании живого), тоска по ней — наверное, единственное, что остаётся неизменным в персонажах, населяющих книгу Гринки. Их язык, сохраняющий просторечия и ласкательные формы даже в применении к «машинам и киборгам» («касатик», «подь сюды, ишь», «ай да не лопнет пузырь», «дескать, вижу тебя, родной»), обживает, одомашнивает пространство нездешнего, делает его чуть менее страшным.
Вселенная Анны Гринки полна странных гибридных организмов и таинственных процессов, однако загадок и необъяснимых событий хватает и в нашем мире. Сюжеты книги порождают не столько приключенческое, сколько терапевтическое пространство, вынуждая героев к тихой рефлексии, осторожному наблюдению за происходящим вокруг — и в самих себе. Человек у Гринки — одновременно живое существо и корабль, одинокий и дрейфующий, потерянный в космосе и сохраняющий в своей глубине тепло, которое само есть надежда на возможность контакта, воссоединения.
Влада Баронец
Поэт, критик. Родилась в 1981 году в Ростовской области. Окончила филологический факультет Ростовского государственного университета. Работает техническим переводчиком. Стихи и критические статьи публиковались в журналах «Новый журнал», «Кварта», «Новый мир», «Формаслов», Prosōdia, «Новая Юность», «Дактиль», POETICA, альманахе «Артикуляция» и др. Живёт в Санкт-Петербурге.