Дирижабль осатанел
М.: Гилея, 2023
В 2023 году в «Гилее» вышел составленный Сергеем Кудрявцевым сборник стихов Бориса Поплавского «Дирижабль осатанел», в который вошли стихи периода «русского дада» и адские поэмы. Это не первый и, похоже, не последний сборник поэта в этом издательстве, многое сделавшем для того, чтобы как можно полнее и достовернее представить публике его наследие. Многие из стихотворений ранее не публиковались или впервые воспроизведены в подлинной авторской редакции.
Борис Поплавский — персона, удостоившаяся самых разных мнений в литературной среде ещё при жизни. Посмертные статьи современников, их мемуары и последующие критические высказывания дают поэту противоречивые оценки, и эта противоречивость дошла до того, что превратилась в некий консенсус.
Сложность здесь, кажется, не в Поплавском — трудно представить, что он один во всём обществе парижского Монпарнаса был ищущим и страдающим человеком. Ходасевич в своей статье «О смерти Поплавского»[1] упоминает нескольких молодых литераторов, трагически ушедших из жизни незадолго до него — а неупомянутых, погрязших в нищете и бессмысленности было гораздо больше. Поплавский не уникален ни в своих религиозных исканиях, ни в нищенски богемном образе жизни, ни, к сожалению, в своей внезапной гибели.
Другая точка несовпадения — отношение к наследию поэта. Его хвалили, ругали, упрекали в подражательности, в косноязычии. Сейчас, через сотню лет, высказывания о нём не так категоричны и более рефлексивны. Кирилл Захаров в своей вступительной статье к книге «Орфей в аду»[2] (2009) иронически высказывается обо всех литературных клише, посвящённых Поплавскому, намекая на то, что объяснение его поэзии, как и его жизни, следует искать в дадаизме, а поэзия «начинается там, где кончаются наши определения». Сергей Кудрявцев в предисловии к настоящему сборнику пишет, что литературная принадлежность автора трудно определима, поскольку совокупность влияний и связей, на которые указывают мемуаристы и исследователи, не складывается в законченный образ.
Захаров назначает причиной такой разности оценок «натужное понимание очевидных процессов, вне которых феномен Поплавского немыслим», то есть, например, дадаизма и футуризма. Но противоречие, скорее, заложено в самом подходе, в стремлении непременно вписать каждое явление в объективную систему понятий, созданную до его возникновения. Как ни странно, это усиливает субъективность взгляда, поскольку в поэзии нет однозначных определений, и человек, требующий, чтобы она была именно такой, как он считает, теряет возможность понять, какова она на самом деле.
За сто лет понятийный аппарат, применяемый к поэтическим явлениям, стал намного сложнее и разнообразнее, но привычка всё раскладывать по полкам осталась. Палтиель Каценельсон в докладе на вечере памяти Поплавского[3] говорит, что в его сборнике стихов «Флаги» «очень много вещей, которые рядовому читателю не всегда ясны (а, ведь, ясность — первое условие настоящей поэзии)». Это сказано в 1935 году, а в 2009 году Захаров перечисляет: «футурист (кубоимажионист), дадаист, сюрреалист, за-умник, (пост)символист». Конечно, в последнем случае пространство определения шире, а Захаров ещё и заявляет о том, что опыт поэта свободно перемещается в перечисленных направлениях. Но и здесь это пространство тоже задано заранее.
Поскольку поэт — это его стихи, продуктивнее было бы использовать их в качестве отправной точки, чем начинать работу с ними, уже имея в голове критерии оценки. Безусловно, литературный и жизненный контекст важен для общего понимания, однако вряд ли хоть один автор идеально вписан в какое-либо направление, да и нет такого направления, пределы которого математически точно определены. Признаки тех или иных влияний, черты литературных школ имеют значение не сами по себе, а с точки зрения текста, его эволюции.
При чтении сборника «Дирижабль осатанел» сразу обращаешь внимание на то, что автор постоянно меняет почерк, подход к сборке текста. Вот, например, отрывок из подчёркнуто «некрасивого», эпатирующего стихотворения:
На толстый зад на небольшие бёдра
Шасть капает немало малофьи
Склонился уд ещё как будто твёрдый
И [в] мошну ссутся спящи воробьи
Удить ли рыбу выпускать ли Риву
Всё уд под корень карий подсечён
Болит как бы или вернее ибо
Ободран брык работой увлечён
Этот сюжет похож на хармсовский обилием ни к чему не приводящих, иллюзорных действий, а фонетическая зацикленность обессмысливает даже обсценную лексику.
В других стихах сюжет оформлен и лиричен, но его «обычность» снимается то фантастичностью описания, то, например, специальным написанием слов, имитирующим просторечие, и их морфологическим членением:
Токая ленноя зима
Стикла по жолобу намедни
Что не пришли оброк в зимать
Ни сон словес ни злобы бредни
На уступивший неба склон
Как на мост порожняк дву конный
Влетела оттепель в стекло
Но выдержал косяк оконный
Есть стихотворения, в которых всё держится на звуке и ритме, но не превращается в бессмыслицу, а наоборот: повторяя звуки и их сочетания, автор извлекает из них самостоятельный смысл, понимание которого требует от читателя слуховой и языковой интуиции:
Шасть жизнь! Шаасть. Шасть тлен!
Шасть Шасть сама. О Шасть!
О быстрота: секундаметра пасть,
Зубов белёсых циферблата плен.
Ань в след; Ан говорят одни,
Но без еря какая нежность к слову.
О Б’гъ. О Б’ге ан (я к слову).
О! для него и Ах! (Ох! в славу Вам О! дни.)
Если опираться на порядок стихов в сборнике и даты, указанные под некоторыми из них, очевидно, что использование фонетических упражнений и грамматических неправильностей в качестве порождающего начала постепенно перестаёт быть для Поплавского целью. Они остаются в тексте, но теперь это часть авторского инструментария, элементы стиля, которые «пробуждают» сюжет, уводят его от автоматизма, создают впечатление языка, находящегося в постоянном становлении. «Дозировка» таких элементов тоже различна — текст может изобиловать ими, как в данном отрывке из стихотворения «Ручей, но чей?»:
Офелия пошла, гуляя, в лес,
Но уж у ног её — ручей-подлец.
Её обвил, как горничную сонник,
Журча, увлёк на синий подоконник.
Она кружится, как письма листок,
Она взвывает, как любви свисток.
Офелия, ты фея иль афера?
Венок над головою Олоферна!
Настойчивое повторение вариаций одного и того же сочетания звуков вплоть до утраты первоначального смысла имени «Офелия» сопровождается двумя синтаксически идентичными строками и подобранными по звуку рифмами. Однако не все части этого большого стихотворения так фонетически насыщены, и его структура опирается больше на сюжет, чем на звук. Несмотря на обилие сюрреалистических деталей (в поэзии Поплавского вообще много подробно описанных «адских» картин), внутренняя сюжетная логика сохраняется, а концовка достигает подлинного трагизма, выходя за границы языковой игры. Трагическое свойственно поэзии автора не меньше, чем эксперименты с языком — в какой-то точке именно они, кажется, дают высказыванию свободу:
Я может быть хотел понять несчастных
Немых как камень, мелких как вода
Как небо белых, низких и прекрасных
Как девушка печальных навсегда
Но счастие не слушалось поэта:
Спало смеясь и проводило лето
Там, где стихотворение свободно от абсурда и приближено к лирическому высказыванию в его классическом понимании, лексическое и синтаксическое «косноязычие» делает текст Поплавского отличимым и помогает ему избежать излишней пафосности, как в этом стихотворении, приводимом здесь полностью:
Играли облака бравурно
Им хлопал воздух раз два три
В лучах сиреневых зари
Мне было холодно и дурно
Касалась снега мокрая нога
Спускался с неба зимний вечер падкий
Душа как дева хладная строга
Не шевелила вовсе юбкой гладкой
Украдкой дни летели без оглядки
Святая жизнь топорщилась моя
Как воротник что натирает шею
Я часто думал вот та самая
От коей умирают и лысеют
Слегка течёт и вся во власти сил
И всё ещё гордится хоть и нечем
Как толстое пальто что я носил
Невероятно поднимая плечи
1924 [1925]
Массив текстов Бориса Поплавского (даже если говорить только о рассматриваемом сборнике) демонстрирует, что приписывать его к какому-либо литературному направлению по формальным критериям бессмысленно, поскольку эти признаки меняются от текста к тексту, как и степень их значимости и конкретные функции. Например, заумь используется только в отдельных стихах и никогда не играет первостепенной роли, будучи средством активизации звуковой семантики слова или морфемы. С другой стороны, алогичность, присущая дадаизму, присуща и поэзии вообще, и Поплавский в разной степени пользуется ею не только в стихах этой книги.
Изучая Бориса Поплавского на материале сборника «Дирижабль осатанел», можно утверждать: как поэт он разнообразен и беспорядочен, и эти характеристики составляют суть его художественной вселенной. Беспорядочность — не случайный элемент, вторгшийся в текст: она управляема и становится эстетической категорией. Сам автор в дневниковых записях упоминает о своей «неряшливости» как о недостатке, однако именно свобода обращения с языком и умение слышать его потенциальные смыслы создали его лучшие стихи, и сборник это подтверждает. Поэзия Поплавского существует в пространстве между игрой и трагизмом, и поэт использовал все доступные ему художественные средства, чтобы не дать этому пространству схлопнуться.
[1] Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика 1922–1939. — М.: Согласие, 1996.
[2] Поплавский Б. Орфей в аду / Под общ. ред. С. Кудрявцева; подбор и подг. текстов, комм. К. Захарова, С. Кудрявцева. — М.: Гилея, 2009.
[3] Каценельсон П. Борис Поплавский — как поэт. URL: http://az.lib.ru/p/poplawskij_b_j/text_0040.shtml
Влада Баронец
Поэт, критик. Родилась в 1981 году в Ростовской области. Окончила филологический факультет Ростовского государственного университета. Работает техническим переводчиком. Стихи и критические статьи публиковались в журналах «Новый журнал», «Кварта», «Новый мир», «Формаслов», Prosōdia, «Новая Юность», «Дактиль», альманахе «Артикуляция» и др. Живёт в Санкт-Петербурге и Самаре.