«Кто представляет нас, что представляет нас? Всех нас, а именно Публия Овидия Назона. Мутабор / Клуб „Клуб“ / Музей „Гараж“? Это вообще место, журнал, сообщество? Какое сообщество? Кто скрывается за словом „нас“? Что за „мы“?» Эти риторические вопросы стоят в центре экспериментального романа Егора Зернова. Перебирая различные стили письма (от эссе до монодрамы), автор ищет вечно ускользающую идентичность времени и поколения. Фрагментированные описания студенческих будней с походами в кофейню и техно-рейвами неожиданно компонуются вокруг фигуры Овидия: античность и современность сплавляются в этом тексте до почти полного неразличения, а пародия и обращение к чужим голосам чередуются с радикальной искренностью. Античные сюжеты и трагическая биография римского поэта обретают актуальность в контексте сегодняшних исторических катастроф и становятся точкой, из которой возможен свежий взгляд на хаос настоящего.
Из аннотации
Met. 1.1-4
Самое время подумать, к чему это все ведет. Такое чувство, что мы тут прыгаем в каком-то бесконечном действии или, чуть наоборот, интенсивном таком, густом бездействии, а для чего это — неясно. Можно было бы написать предисловие, чтобы не теряться, не вплывать голыми во что-то давно начатое. Не зная броду, не суйся в воду! Правильно.
Как бы извлечь целую книгу из одного сэмпла, из одной зацикленной секвенции, полученной, к примеру, из записи прыгающего мяча с диктофона. Просто резиновый мяч, накачанный воздухом донельзя, он вонзается на секунду в землю, чтобы произнести или произвести звук, похожий на удар железа.
Итак, это будет роман, роман о сообществе, быть может, лучше даже сказать, что это невозможный роман о возможности сообщества. Вот так.
Конечно, я, то есть Публий Овидий Назон, который, казалось, ушел на какое-то время, ничего не понимаю и тем более не могу написать ничего об этом самом сообществе, ведь меня нельзя отнести к какому-нибудь из них, но не потому, что я таким образом подчеркиваю свою индивидуальность или враждебно отношусь к людям. Мне хочется думать, что дело в выстраивании личных границ: никто не должен подумать, что во мне ничего не осталось, кроме того, что есть в любом из моих сборников! Меня легче представить перед печатной машинкой и зеркалом за ней, чем перед парой друзей. Другое дело — Гай Валерий Катулл, в случае которого социальное существование само по себе, по щелчку пальцев, как говорят, становится письмом. И кричит он тогда, типа И ЛИШЬ БЫ ВРОЗЬ И ЛЬНУ и другие лозунги, необязательно относящиеся к вопросам диалектики, как этот.
Нет, это не роман о сообществе, это роман о щелчке пальцев, конечно. Это нарочито аритмичное повторение звука, будто выбираешь нужный образец для аудиодорожки, это еще не музыка, это подготовка к ней. Мы делаем такой жест, когда вспоминаем мотив, как же там это было, вроде м-м-м, к-к-к. А стоим мы на улице, в курилке у какого-нибудь заведения, щелчки как саундтрек и как подтанцовка, трясемся от холода, напрягаем усталые головы, чтобы еще пару секунд пропиздеть ни о чем.
Это, естественно, роман о том, сколько можно продержаться без объекта или, скажем, без объекта, который действительно в себе что-то содержал бы. Я, Публий Овидий Назон, счастливейший человек в мире, о чем могу с полной уверенностью тебе сказать. Мог бы и промолчать, это очень комфортно, но скажу еще что-то напоследок. Год назад, даже полгода, я думал, что я писатель. Сейчас я об этом уже не думаю, просто я писатель. Все, что было связано с литературой, отвалилось от меня. Слава богу, писать книг больше не надо. Просто безответственно и безответно поболтать на худой конец.
Хочется протянуть так голосом не песнь, а сам глагол cano, то есть пою. Тут главное его довести до конца, а потом уже разбираться, какая связь у этого слова с другим словом, вроде canis, собака, который никак не отличается от упомянутого глагола в форме второго лица единственного числа (canis, ты поешь), и по пути так называемой вульгарной этимологии прийти к становлению животным в его лучшем смысле, к ускользанию.
В случае с «Метаморфозами» дело усложняется, и костыли текста подразумевают собой не просто места, в первую очередь римские общественные, те, где есть потенциал любви, но места в расширенной, международной рамке, имена, фигуры, мифы, истории, переплетение всего этого в подобии каталога — часто анахронического, что в очередной раз разъедает форму, делая ее чем-то другим.
Поэтому этот роман — такая фрагментарная картография. Когда реставрируют фасад здания, на него навешивают большое полотно, которое карикатурно и плоско изображает этот самый фасад, эта книга — такое полотно. Может, это все превратится в бездонный дрейф, он поперхнется и будет рейв, в центре зала, пока в нем толпятся и потряхиваются люди, летят лучи, разносится электричество, как паутина, стоит Публий Овидий Назон, буквально распыляющийся, как аэрозоль. В какой-то момент он собирается обратно, затвердевает и расходится на металлические шпалы, трубы, рычаги во все стороны.
Это в первую очередь так называемый ОВИДИЙ-ПРОЕКТ, состав вируса, чертеж или разработка психологического оружия. Дефект пленки, разрастающееся пятно, миф о поэте, который больше не пытается спрятаться под необходимостью или случайностью. Ошибка фотографа, становящаяся отличительным знаком, это происходит так: в модельной съемке часто обращают внимание на проблемы ракурса, нарушение пропорций на снимках, тогда говорят, вроде «у него большая нога здесь», «у нее тут маленькая голова». Овидий-проект — это огромный лоб, размножающиеся пальцы ног, редкие волосы во внезапных местах, тонкое горло, расплющенные пальцы. Неизменная диспропорция речи, несоизмеримость кадра.
Этот текст, то есть «Метаморфозы», можно было бы удачно прорекламировать, в таком случае это продуктивный текст, коммерчески успешный, вкусный. Для этого есть и необходимая двухчастная композиция во фрагментах, а именно удобное деление на ДО и ПОСЛЕ, весь этот саспенс с помощью изображения «ничего не подозревающих», «несчастных» героев, поцелуев, «которым не суждено повториться», что замечает в своей книге об Овидии филолог-классик Михаэль фон Альбрехт, а потом пишет о движениях камеры римского поэта. В конце концов, не хватает только нарратива, хотя бы подобия сюжета, поэтому пора бы его уже ввести.
Итак, я, Публий Овидий Назон, после нервного срыва, после панической атаки, после ядерных грибов, после смертоносных бактерий в воздухе, после выжженной земли, после полного бессилия сажусь за стол и пишу следующий текст:
<…>
Дата публикации: 21.05.2025
Благодарим издательство «Новое литературное обозрение» за возможность публикации фрагмента романа.
Егор Зернов
Поэт, прозаик, драматург, трансмедиальный художник, филолог-классик. Родился в Липецке в 2002 году. Публиковался в журналах «Новое литературное обозрение», «Дискурс», «Флаги», POETICA, web-almanac, в альманахе [Транслит] и др. Поэтические тексты переводились на английский язык. В 2022 году выпустил проект «ВЫЖИГАНИЕ» (поэтический зин, перформанс, видео-арт). Участник фестивалей («Курорт» Центра Вознесенского, Art-Space-Hopping, «Поэтроника» и др.). Автор книг «Кто не спрятался я не виноват» (СПб.: Порядок слов, 2024) и «Овидий-роман» (М.: Новое литературное обозрение, 2025). Живёт в Москве.