***
Живот — огромная ягода, тяготящая её обладательницу.
Солнечный луч рассекает плоды, словно кесарево,
Из них начинает течь сладкий тягучий сок.
В их окружении
Я сижу в саду в состоянии сильного токсикоза.
Зелёные силуэты растений мутятся,
Двоятся и расплываются.
Кажется, будто кусты о чём-то шепчут друг другу
За моей спиной,
Пока не замечаю…
Недозрелые яблоки
Манят своей кислинкой.
По утрам тяжело спускаюсь с крыльца,
Чувствую запах соседского шашлыка
За три участка отсюда,
Сладковатый дым
На твёрдых плодовых веточках.
Наконец дожила до того состояния,
Когда беременность — это особый опыт тела,
Продолжение линии чувственных экспериментов,
А не просто дань традициям и привычкам.
Стою посреди сада и думаю,
Как же тянет совать в рот всякую дрянь.
Чувствую, что мои вкусовые рецепторы нездоровы, как и
Стереотипная культура родительства.
Подкатывающее сладковатое чувство уже привычной тошноты.
Смотрю на зелень,
Пока она не затуманилась серыми наплывами низкого давления,
Слушаю стрекот весёлых птичек.
Никогда не думала, что при высиживании птенцов,
Возможно, мать ещё и отдыхает от прошедших родов.
Сегодня ночью, в странных снах,
Поняла, что хочу, чтобы беременность стала новым телесным опытом,
Как и менструация,
Или секс,
Медленное прикосновение твоей руки к моей,
Мучительное желание снять твою голубую рубашку,
Спазмы чувств и телесности.
Собственно говоря, это единственная причина,
По которой я могу желать
Совершить этот долгий неотвратимый путь, занимающий три четверти года.
Назад пути нет,
Назад пути нет,
Что бы ни случилось,
Я уже не в той ситуации,
Когда можно просто так повернуть
И забыть всё, как сон,
Хотя, говорят, и существуют ложные беременности.
Моя совпала с цветением сада.
Всё лето с ней я провела за городом,
Меня поддерживали буквально все растения.
На моих глазах
Они прошли тот же путь, что и я,
Даже радикальнее.
Они полностью сменили онтологический статус,
Был цветок — стала ягода,
А цветка больше нет,
Хоть оббеги весь сад.
Наступает осень,
И теперь — ягода должна быть съедена
Хищными пёстрыми птицами,
Должна быть унесена в твёрдом, словно меч, клюве далеко-далеко.
Чтобы там,
Упав в землю,
На будущий год дать росток новой жизни,
Пока я, согнувшись в три погибели, среди голых деревьев пакую вещи
Сад
1.
Когда я думаю о тебе,
Я скучаю,
Чувствую себя треснувшей и потёкшей спелой сливой,
Чей сок течёт по ладони, огибая пальцы,
От сахаристой влаги остаются сладкие тёмные разводы.
Когда я скучаю,
То всегда возвращаюсь мыслями в чащу нашего сада,
Где, среди влажной от вечерней росы травы,
На полузасохших от недостатка света ветках,
Таятся спелые, сочные сливы,
Словно синие огоньки, фонарики
В вечерней глубине участка.
Я люблю бархатистый отлив этих плодов.
Мы трясли деревья.
Я прижимаюсь к стволу близко-близко,
А потом начинаю резко толкать его, крепко обняв.
Ты в это время наблюдаешь за дождём падающих слив,
Запоминаешь места, где они оказались.
Эта, например, попала в сердцевину трухлявого пня,
А эта закатилась в ложбинку,
Те, какая жалость, — отлетели в садовую бочку.
Нет ничего приятнее, чем собирать спелые мягкие плоды
Вдвоём,
Перекрещивая руки, тянущиеся каждая за своим.
Синие-синие корзинки
Вечером будут стоять на веранде,
Исторгая душный сладкий аромат,
Приманивая маленьких цепких ос.
Когда наш дом полностью погрузится в темноту,
В окружении полузасохших корявых садовых деревьев
И поднявшихся выше их елей,
Шумящих в вечернем небе,
Кажется, что звёзды сверху сыпятся на наш дом,
Словно спелые сливы
2.
Жасмин, сирень, жимолость —
Все кусты, в которых мы целовались, оживали
И тянули цветочные уста из лепестков
К нашим горячим губам.
Все они были предсвадебно украшены.
Глядя на жасмин, я поняла,
Откуда взялась традиция
Украшать женихов и невест,
И как это, по сути, просто.
Но мне не хотелось бы целоваться с цветами,
Даже если бы тебя не было рядом.
Цветы — слишком хрупкие и беззащитные,
Как понять их волю?
Как ощутить согласие цветка
На нежность, симпатию, поцелуй?
В редких-редких случаях можно ощутить разделяемую растениями с тобой радость,
Если, конечно, это вообще не антропологический конструкт
3.
На рассвете,
Который, словно самый ранний весенний палевый тюльпан,
Сейчас раскрывается в нашем саду,
На красно-зелёный куст смородины,
Украшенный ягодами, словно нитками бус,
Слетаются пёстрые крупные птицы
В белую и чёрную крапинку.
Они громко клекочут, переговариваясь друг с другом,
Не подозревая, что мы слышим их из спальни,
Со второго этажа,
Сквозь тонкую солнечную занавеску.
Куст ощерился сидящими на нём дроздами,
Ритмично нагибающими и запрокидывающими головы,
Чтобы проглотить маленькую гранёную ягодку.
Когда мы были детьми, то считали,
Что ягоды — это разноцветный жемчуг,
И мы обладатели несметных сокровищ.
Украшали себя и с наслаждением их глотали,
Воображая, будто глотаем самоцветы или драгоценные камни —
Как богатые люди пьют напитки с пластинками золота, —
С наслаждением запрокидывали горло, как эти большие птицы.
Куст сейчас — словно сюжет петриковской росписи,
Райские птицы на чудном дереве,
Весь пылает жизнью.
Однажды в мае я сажала семена на грядках,
Потом оглянулась — за мной следом шла тяжёлая красивая кукушка,
Выклёвывая посаженные семечки из земли.
Она показалась мне маленьким рыжим павлином.
Единственный раз я видела её так близко,
А не просто слышала гулкий одинокий зов в пустом бору.
Птицы качают куст
Своей тяжестью.
Несклёванные ягоды
Осыпаются вокруг растения в чернозём
И лежат там,
Словно потерянный с вечера длинный красный кушак
***
Очень многие ростки в тот день побило градом,
Очень многие надежды и людей
Мне пришлось зачеркнуть, произнося про себя:
Отменить, отменить, отменить.
С тех пор прошло больше десяти лет.
Я никогда ещё не осознавала, что время летит так быстро, что оно вообще движется,
Что кожа моего лица станет не такой гладкой, что родители постареют.
Самое страшное — что родители постареют.
Что день за днём, в счастливых одиноких (и не очень) месяцах,
Таких, каких у нас не было вдвоём,
Бесконечно отдалится и умалится время, когда мы были вместе,
А ведь я думала, что ты спасёшь меня от страха смерти.
Что, пока ты любишь, не страшно даже умирать.
Сейчас, в этот тёмный, непривычно унылый час
Мне хотелось бы, чтобы ты прочитал это стихотворение,
Может, ты смог бы развеять морок,
Вряд ли словами, нет,
У тебя бы не получилось ничего сказать об этом, как и у меня, и у многих других.
Но чем-то бо́льшим, чем слова:
Золотистой нитью, лучом, проникающим в душу,
Который озарит её чёрные недра,
Выгонит ужас, с детства угревшийся в подсознании.
Я заколотила дверь к тебе
Надёжными досками
И торопливо пошла прочь
По длинному коридору.
На его стенах распускались цветы,
И мне на плечи слетали птицы,
Однако нет-нет, да и не терпелось
Оглянуться назад, а лучше —
Вернувшись, заглянуть в замочную скважину:
Что-то ты сейчас там делаешь без меня?
***
Немолодое, неюное тело имеет несомненную прелесть
И очарование,
Словно распустившийся красноватый тюльпан
Со слегка загнутыми лепестками.
На него наносится карта жизни его обладательницы,
Словно сеть пересекающихся дорог, железнодорожных путей, населённых пунктов
На девственную землю.
Тело обживаешь,
Как незнакомый город
(Или временной отрезок).
Вот он ещё новый, и ничего тебе не говорит,
Ни уму, ни сердцу,
А вот уже густо покрылся ностальгической сеткой
Личной мифологии и воспоминаний,
И, проезжая на дребезжащем весеннем трамвае,
Вспоминаешь, что здесь, на этом углу, вы с кем-то целовались
Перед большим путешествием,
А потом кого-то встречали.
Здесь, в кафе, сидели с такими-то,
Слушали музыку,
А потом случилось то-то и то-то,
Разделившее жизнь на до и после.
Раздеваясь вечером,
Видишь в зеркале ту же ностальгическую сетку
На собственном теле.
Рубцы личной истории,
Свою биографию.
Разглядывая шрамы, вспоминаешь, от чего они появились,
Припоминаешь слова и прикосновения.
С годами растёт число родинок на теле,
Они акцентируют ранее обезличенные области,
Делают их значимыми и особыми.
Пока мне нравятся следы возраста на своём теле.
Они словно показывают, что я — это я.
С ними оно проступает в реальность,
Становится более настоящим.
Идеальная подростковая кожа
Была слишком белой и гладкой,
Её сложно было осознать собой,
А не болванкой, моделью, основой для будущей жизни
И тела,
Которое будет проходить через испытания,
Преодолевая болезни, роды, само время,
Шагать сквозь годы, бьющие в лицо, словно холодный душ
Или ночь четырёх ненастий.
Я люблю покраснения, выступающие сосудики, прыщики, следы ногтей, носков, тугого белья, одежды, страстных поцелуев, царапины от кошек
На себе и других.
Их интересно рассматривать.
Они рассказывают о прошлых днях,
Призывают быть мягче к человеку,
Такому уязвимому, но тем более сильному и прекрасному.
Мне кажется, они возвращают нас в реальное время,
Осознание настоящего момента.
Вот мы. Да, мы меняемся,
Наше время идёт, что ж.
И у любимой подруги,
Почти сестры,
При смехе у рта вдруг прорезается
Острая вертикальная морщинка,
Такой штришок времени,
На долю секунды.
Время заштриховывает нас,
Пока мы совсем не исчезаем с картинки
Йоринда
Моё детство было украдено,
Словно корзина с летними цветами и яблоками,
Стоящая на столе.
Однажды кто-то унёс её в чащу солнечного елового леса,
И деревья сомкнулись за ним.
Но я испугалась идти вслед,
И мне осталось,
Сидя в буйстве ягодных кустов,
Рассматривать узоры на древесине
В томительном ожидании других детей,
Которые почти никогда не приходили.
Всю жизнь я чувствую невидимую стеклянную стену,
Разделяющую меня с другими.
Я словно птенец, изредка пересиливающий свою скорлупу,
Вылетающий из неё на вечерок, на месяц, на долгие годы.
Я знаю, что внутри меня есть клетка,
Из самой манящей ситуации она всегда зовёт меня домой, к себе.
Нежным голосом окликает:
«Возвращайся,
Полетала и хватит,
Поешь,
Дай отдых крылышкам.
Мы много старались, и теперь у нас хорошо, уютно и безопасно,
Гнездо украшено клевером и летними злаками,
Мятликом, овсяницей, полевицей,
Нежной тимофеевкой».
Это тихая песенка,
Исполняемая смутно знакомым голосом.
«Милая моя птичка, —
Говорит внутренняя пещера, —
Я покормлю тебя с ладони
Золотыми гранатовыми зёрнышками.
Оставайся тут,
В моём зелёном чертоге.
Я Деметра, поменявшаяся ролью с Аидом.
Я прочитала много книг, прожила сотню жизней в одной своей и знаю, чем это может закончиться.
Я тащу свой опыт, словно нечеловечески тяжёлый мешок,
От которого подкашиваются ноги,
Словно Сизиф.
Несчастные судьбы людей впадают в моё сознание, словно ручейки в полноводную реку,
Затопляя её тревогой, выходящей из берегов.
Так, что, когда беременна была, ощущала такое единение, что говорила — не вылезай.
Я с рождения кормлю тебя гранатовыми зёрнышками, дорогая,
Чтобы четвёрка подземных коней не была тебе так страшна,
Чтобы мы всегда жили на солнечной стороне земли и года
И были счастливы.
Мы едим, читаем, смеёмся, танцуем,
Мы счастливы.
Ты клюёшь ягодные косточки с моей линии любви,
Чтобы тебе никогда не пришлось узнать леденящей подземной руки, хватающей за сердце.
Ты большая красивая птица
В поистине удобной и просторной клетке,
Ты самая изящная роза в самой светлой теплице,
Я охраняю тебя ладонями от всех сквозняков».
Моя внутренняя жизнь проходит в строжайшем секрете,
Чтобы не быть никем уязвлённой.
Ростки счастья с грядки своего сердца
Я показываю одной себе.
Я насвистываю эту песенку себе
С вершины родительской ёлки.
Мы росли вместе с тобой
На одной ветке,
Мой брат и дрозд,
В крапинку крылышки.
Ты раньше научился летать
И в один день покинул наше гнездо.
И теперь изредка возвращаешься,
Садишься на соседнюю ветку, немного повыше, и клекочешь о своих новостях.
Притихнув, мы слушаем.
Две большие пёстрые, сплетённые шеями, сонные птицы,
Словно кукушки.
Иногда я чувствую себя заложницей,
Которую ты оставил, чтобы беспрепятственно улететь.
Летать одному или с подругой в ярком голубом небе.
Иногда мы видим вас там, в облаках.
Вить гнёзда из красноватых берёзовых прутиков и клочьев собачьей шерсти, оставленной на репьях
Вдоль просёлочной дороги.
В своих снах и мечтах
Я тоже всегда лечу к солнцу.
Выше самых высоких тёплых елей,
Оставляя их далеко внизу,
Словно обрамление для ослепительно-летнего озера.
Выше всех птиц,
Их мельтешащей стаи.
Я одна лечу к солнцу
Над закатным полем,
Навстречу лёгкому ветерку.
Я всегда лечу к солнцу
Я лечу к солнцу
Я лечу к солнцу
Я лечу к солнцу
Лиза Неклесса
Поэтесса, художница. Родилась в Москве. Участница выставок в России и за рубежом. Стихи публиковались в журналах «ГРЁЗА», «Афиша», «Цирк “Олимп”+TV», «Незнание», «Дактиль», «Лиterraтура», «Stenograme», «Ф-письмо» и др., в альманахе «Артикуляция», в антологиях «Современный русский свободный стих. 1990–2018» и «Срок годности: сборник экологической прозы о человеке и планете», а также в ряде международных проектов в переводе на английский язык. Автор книг стихов с авторскими иллюстрациями «Феноменология смерти: несколько заметок» (2018) и «Решето с ягодами» (2021), «Превращения» (2024) и др. Живёт в Москве.