Перевод с норвежского Нины Ставрогиной
Из книги «Тень первоптицы» (1977)
Сирень и бриллианты
В гнетущей тиши
затонувших кораблей
что исподволь превращаются в отели для канувших водолазов
В океане
чей исток — слезинка которую проронил гриф
когда обчистил свидание до последнего клочочка
Оставшиеся два костюма
по-прежнему гоняемые ветром по просёлкам
грязнятся или мокнут под дождём
Тропинку что вела эту парочку на край света
по-прежнему освещают фосфоресцирующие скелеты кроликов
А лес кишит детишками серьёзного вида
одетыми как маленькие невесты и женихи
которые ежевечерне служат мессу
луне в форме бабочки
На вересковых пустошах старцы дерутся
с остро наточенными тенями отряда рыцарей
которые бегло отражаются в их лысых головах
Сверкающий камень падает
в головокружительную шахту ночи
и став метеоритом
с шипением опускается
в бокал сладкой отравы
Тебе не поднести этот бокал к губам
Песчаная буря
Время постарело на десять часов. От жары
глаза разноцветных птиц плавятся и утекают
по смоляной реке. У божка на ночной сетчатке
вспыхивает новая,
и вырванные губы льнут, как промокшие крылья,
к последней стеклянной преграде
перед расцветом молнии в пустыне. Дитя разоролицее
играет с первой искрой мирового пожара.
Пальцы, что при касании становятся…
Пальцы, что при касании становятся удавами
Ногти, что превращаются в зубы и клювы
ящеричьих голов на человечьих телах
Густой кустарник и пальмы, оборачивающиеся
волосами, или людьми, или хвостами
Лапки кузнечиков, уносящие прочь
целый пустой дворец и всю
тяжесть его погасших свечей
На пляже следы шестипалой руки, семипалой ноги
И наконец весь пейзаж — всемогущий зверь,
усидчиво ждущий, когда добыча
ринется с неба наземь
с коротким криком: ты
Из стихотворений вне сборников
*
Быть
просто единственным глазом
для горько-зелёного
света
от панциря жука-
навозника. Стать круглым,
как жёрнов,
на лугу
в сорняках, подрастающих
день ото дня. Вечером
проснутся отражённые
опять, вон — засели
в тебе и жаждут
жизни
поодичалее.
24–28.06.1983
*
Начни всё заново
на бесследных подошвах.
В заглазье белеет больше
парусов,
чем ночь тела
готова помыслить.
Обглодай своё отражение
дочиста. Выпей пыль
из стакана для полоскания
после себя.
08.07.1983
*
Однажды
глаз окажется пуст.
Солнце полно.
20.11.1983
*
Зелёный
стол в саду
так и ломится
от снега
19.02.1984
*
Горе —
растущее красное
яблоко,
сцапанное
волосатой рукой
орангутанга
из преисподней.
04.05.1984
*
Как тогда, когда ты потянулась
через стол — клеёнка зелёная —
за стаканом
колы, звякающие
кубики льда, и твоё лицо,
должно быть, отобразилось
мириады раз — микрокосмос —
в каждой фасетке
глаза
мухи, сидевшей на стене, прямо
под вентиляционной решёткой,
и каждая из этих
картинок бесследно
пропала
в следующий миг, как и полученные мною
в бессчётные забытые секунды
зрительные впечатления
от тебя[1]
07.05.1984
*
Наяриваешь
сгустками крови и льдышками
на моих
внутренних скрипках,
чтоб посмотреть,
насколько истошно
получится
02.08.1984[2]
*
Отложения в кальции
твоего плечевого сустава,
округлая
голова каракатицы,
а в ней — крошечные
ракушки, планктон
в течении…
Прикладываю ухо (с его
извивами) к твоему
плечу
и слушаю.
Осенний вечер. Не
включай верхний свет
пока
02.08–1.09.1984
*
Звезда
в скелете
леденеет.
13.09.1984
*
Текст
написан
на ёлках и козах.
19.09.1984
*
Твой голос зажигает
светильники
в пустой капелле
и красные
задние фонари
машин, мчащихся
по шоссе
30.09.1984
*
Суфлёр нашёптывает
всю пьесу
по мере её
роста.
*
Зубы
в ушах. Песок
на зубах.
Вариации.
*
И тишина
в глазу — и та
лишь слабо, биоморфно
приближается
к тишине в серебряном
кубке, где глиссандо
отражения яблок
ничего не меняет.
22.02.1993
Из посмертно изданной книги «Неоткопанные флейты» (1985–1986)
*
Сейчас я думаю о старинных цветочных
орнаментах и о виноградных гроздьях
из стукко, белеющих в пустом полумраке
музея. Это засело в памяти сухим,
как будто меловым, всполохом: время
закрытия, ты выходишь на улицу, где
уже вечер, прохладно, на удивление
темно и всё блестит от дождя. Огни
светофора беспрестанно меняются. Три
сочных цвета: зелёный, оранжевый, красный
*
Старик много лет жил там один, среди
мебели красного дерева и длинных
курительных трубок на стенах. Когда мы
нырнули в эту темноту, дневной свет только
и был, что в консольным зеркале, открытом
воздуху и небу, веющем свежестью, будто в нём
задержался некий позабытый летний денёк,
которому не нашлось применения[3]
(Созерцание)
Как натюрморт с беснующейся борзой и навзрыд
рыдающими губками в корзине вращающейся
центрифуги шиповника, поиск успокоения. Чёрная
глазурь вазы, где волны от брошенного тобою над-
гробия стирают следы, что должны прийти тебе
на помощь. Нож в столешнице едва не попал
в навострённое ухо. Никогда бешеный хлеб не остынет
настолько, чтобы насладиться им с песнями.
Свет исходит от свечи, сунутой в мешок и зашитой
её же фитилём. Это пламя — единственный
лавровый лист, так что глотай и спи. Часы из
тающего льда удерживают темноту в узде[4].
(Все эти годы)
Времени четвёртый час. И ты, пожалуй, лежишь
без сна. За плотными занавесками спальни
ещё слышны редкие взрывы, иногда — трескучая
серия; издалека — гулкий грохот, как будто из
железной трубы. Галдящие голоса молодёжной
компании приближаются (и в промежутках ты
слышишь хруст снега) и удаляются по дороге.
Если ты встанешь и медленно проплывёшь по
комнатам, осторожно, чтобы не уронить впотьмах
пустые бутылки или рождественские украшения,
то увидишь одинокую ракету, которая взлетает
и взрывается роскошным звёздным дождём,
гаснущим и умирающим в ночном зимнем небе[5].
(Замерзание)
От страха с нас по́том катятся наши же плодные
воды, и мы плаваем в них, не рождаясь, пока
музей не запрут изнутри. Ужас, чистое искусство
глубокой заморозки, без намёка на вздроги
плоти: ацтекская мечта о черепе из горного
хрусталя, из лучшего и самого безжизненного
из всех мировых порядков. Мечта… Но кто скажет,
в чём разница между плодными водами и спиртом,
в котором эмбрионы ждут непрожитого?
*
Он помнил синее блюдце
с цветочно-лиственным кантом,
в центре — картинка с высокими
деревьями, каменным домиком и
пахарем, идущим за лошадью
перед церковью, и о том, как оно
разбилось вдребезги о лестницу, когда
он собирался выйти к гостям,
которые ждали в саду, как будто
любой сервиз в конце концов должен
разбиться, каскад фарфора и фаянса,
который бьётся о скалы времени,
покуда всё не сотрётся в пыль.
А сидевшие под черешневым
деревцем, и те китайские
фонарики, и та белая летняя
одежда, и сандалии, вольготно
заброшенные под кусты чёрной
смородины, — всё это тоже было
внутри круглой картинки, в центре
какого-нибудь тонкого блюдца,
голубого, будто июньский вечер.
*
Небольшой пучок голых каштановых
веток в белой вазе, принесённых
в домашнее тепло со стылого света
конца февраля. На них проклюнулись
бледно-зелёные почки, что очень медленно
распускаются в крошечные щупальца-
колокольчики, которые немного постоят,
а потом опадут. Или есть ещё одна ваза
с сухоцветами, название которых мне
неизвестно, кармазинно-красными
с фиолетовым; они слегка шелестят,
как бумажные декорации, если кто-нибудь
поднимет эту вазу без воды. Стоять они
могут сколько угодно, могут цвести себе
и цвести, подобно тому как приоткрытый
рот статуи может шептать, шептать, при том
что ничего не происходит, могут просто
безуханно наличествовать, как стихи о цветах.
Без боли, без звука (три стихотворения)
1
Это безболезненно и беззвучно,
когда лопаются почки; но когда
половые органы женщины открываются
для заполненной мозгом головы ребёнка
(которая впоследствии вместит влечение
к другим женщинам, другим мужчинам),
больно так,
как будто боль, растаяв весенним снегом,
нашла два подходящих рта
для своей ледяной воды.
Нет никакой узкой тропки
обратно к зелёной бесшумности
почек, каплям дождя, спектрально
переливающимся на солнце,
чьей свободы от смысла и нужд
ты тоже не
разумеешь[6].
2
И вот — тёмно-зелено,
дождь. Тени фруктовых
деревьев в белёсо-фиолетовом
свете уличных фонарей. Шум дождя
по всем листьям сразу, не по-
одиночке. Золотарник, черешня.
В соседнем саду — прогулочный
катер. Как будто возможно мыслить
так, чтобы в тебя не вреза́лись
спутанные струны адского
оркестра. А вместо пластикового узла
пакета с мусором
могла бы быть твоя рука,
подумалось мне на мгновение[7].
3
Нож поперёк
сухой белой миски
бросает на дно слегка
изогнутую тень. День пока дольше,
чем пожелтевшая клавиша. Слышишь,
вода натягивает плещущие снасти
на улице, на свету. Водяное судно, готовое
дельфином в пене отплывать на
Острова блаженных. Затем — твои духи́,
в этой приватной тюрьме,
где маршируют печь и кровать,
а ты лежишь неподвижно[8].
*
Земля всё уменьшается, пока
совсем не перейдёт в голубое небо.
Туфли, снятые тобою вчера вечером,
остаются на противоположном берегу,
на солнце из окна, пока их тень час за
часом скользит по полу; как в тот день,
когда ты поздно вернулась, а я сидел и ждал,
глядя, как тень твоей туфли на высоком
каблуке перемещается в дремотной летней
тиши, как тень от колонны в кладбищенской
траве, медленно подбираясь к тому
моменту, когда зашуршал ключ[9].
*
Вон она, навсегда отвернулась
от нас: голова, склонённая
внутрь камня, вперёд лицом,
и ты можешь погладить её
по волосам на затылке, так и
не имея понятия, кто это
(Привет …)
Твоё имя, синие буквы на бумажной массе
из мёртвых волокон, да уж, не подлежащих
превращению обратно в деревья, что с шелестом
обступили бы тропу у нас под ногами, тени на
бесполой желтизне бумаги. И буквы, вырезаны на
коре, которая заращивает их до нечитабельности,
смыкаясь над ними, будто вода над водолазом.
Древодолаз: ныряльщик к центру первого
годичного кольца. А дальше: ничего. Семя. Ничто[10].
Из книги избранных стихов «Бесполезное» (1993)
*
Нечего
ложкой скрести
по стене. Будет
только больше
осадочной пыли
над оставшимся
от тебя. Ты кашляешь. Мысли
геометрически. Начерти
лобковый треугольник
углём,
что никогда не
накалится.
Хотя… Может, всё же
кто-нибудь
как-нибудь да узрит
своё же лоснящееся
жарко́е
о четырёх
освежёванных лапах
дейктических —
акробатом, крутящим
адское сальто, ядром,
заживо
выпаленным из пушки
на волю. Воздух
свежит.
Из книги «Камень и зеркало» (1995)[11]
Концерт III
(оперетта: шутовская песенка)
Вгрызайся жизни в кость!
Рот набивай — с закрытым напевай,
будто гроб, повапленный известью,
с динамиком и чашками семечек
для горлиц и голубей мира. Курлы-
ко вяжут: ворку-ку. Ко-ко. Ма-ма.
Материнства охрана — придумали!
Лишь под охраной мамаш и держать.
Понарожал вас кто? Они.
Понять — вполне, простить — ни-ни.
Их мама уронила, как и па-ра-па-
папаш. Не удержали и приплода.
Да-да! Тут и конец.
Представление IX
(манера изложения)
Y Пытаться угостить кого-то яблоком
так долго, что оно изгнивает
в протянутой руке.
Подавать кому-то стакан воды так долго,
что вода испаряется. Произносить нечто
так медленно, что оно успевает
обессмыслиться.
Концерт XIII
(опера: дуэт)
Z Град из живых
идёт над мёртвыми
Æ[12] Мёртвых тревожит
речь столь многих живых
Дыхание в не-уши мёртвых —
и то чрезмерно
Им слишком тесно
Z Мёртвым приходится валить
куда подальше, помертвей,
где не достанет и забвенье
Æ А живым — валиться валами,
что вырастают в горы
поверх других живых
Миллионы их, миллионы
Концерт XVI
(опера: дуэт)
Z Тихо стоять в лесу, пока
раболепные красные листья
липнут к мокрым камням
Æ И горячо томиться
Z По мусору и отбросам
большого города
Æ Возможности дышать
изнанкой лёгких
Концерт XVIII
(опера: ария)
Z И душа моя упала
лунным камнем, обёрнутым
в некую весть,
из первой в третью ночь
вниз сквозь далёкую точку
на грани невнятицы
Концерт XXIV
(опера-буффа: дуэт)
Z Изголодавшись по лицу, обернуться
А там — дыра,
что всасывает лица
Æ Смерть разливается изнутри,
будто сок дерева, которое
отравляет само себя
Z Дуть в позвоночники мёртвых, как в трубы,
чтобы мёртвые пробудились
Æ А кто-то в пляс пускается!
Идиоты!
Перевод с норвежского Нины Ставрогиной
[1] Ср. также поэтический вариант из неоконченной книги «Неоткопанные флейты» (1985–1986) и прозаический вариант из книги «Камень и зеркало» (1995):
1) (Элегия)
Как тогда, когда ты потянулась через стол —
клеёнка зелёная — за стаканом колы (звяканье
кубиков льда), а головаc бороздкой пробора
мириады раз — микрокосмос — отобразилась,
должно быть, в каждой фасетке глаза мухи, сидевшей
на кирпичной стене, прямо под вентиляционной
решёткой; и каждая из этих картинок бесследно
пропала в следующий миг, как и полученные мною
в бессчётные забытые секунды зрительные впечатления
от тебя, слабоосвещённая вселенная, утраченная
в темноте, макулатура, сожжённая как мусор.
(Альтернативный вариант для четвёртой строки: «микрохаос».)
2) Выставка XIV
(оптический мысленный эксперимент)
Как тогда, когда ты потянулась через стол с зелёной клеёнкой за стаканом газировки (звяканье кубиков льда), а голова и волосы со слегка косой бороздкой пробора мириады раз — по изображению в каждой из фасеток — отобразились, должно быть, в глазу мухи, которая сидела на кирпичной стене прямо под вентиляционной решёткой, настоящий микрокосмос мушиного зрения. А в следующее мгновение, когда насекомое, прервав свою относительную неподвижность, взлетело, каждая из этих картинок пропала. Так и — думаю я — мои полученные на протяжении бессчётных секунд зрительные впечатления от тебя суть сгинувший, исчезнувший во тьме микрохаос, устаревшая карта звёздного неба, скомканная вселенная, использованная для розжига печи в просторном и холодном Институте Общего Забвения. — Здесь и далее примеч. пер.
[2] Альтернативный вариант шестой строки: «насколько ярко».
[3] Ср. прозаический вариант из книги «Камень и зеркало»:
Выставка IX
(интерьер с зеркалом)
Старик много лет жил там один, среди мебели красного дерева и длинных курительных трубок на стенах. Когда мы нырнули в эту пропахшую табаком темноту за тяжёлыми шторами и портьерами, чтобы освободить квартиру, дневной свет теплился только в консольном зеркале, открытом летнему воздуху и небу с плывущими облаками, веющем свежестью, будто в нём задержался некий позабытый летний денёк, которому не нашлось применения.
[4] Ср. прозаический вариант из книги «Камень и зеркало»:
Выставка XI
(натюрморт: неудавшееся созерцание)
Беснующиеся борзые и навзрыд рыдающие губки в корзине вращающихся, как центрифуга, зарослей шиповника, а потом — этот смехотворный поиск успокоения в первой попавшейся грязной луже. Волны от надгробного камня, который ты попытался бросить (будто мусор, от которого можно избавиться!), стирают следы, что должны прийти тебе на помощь. Нож в столешнице едва не попал в навострённое ухо. Никогда бешеный хлеб не остынет настолько, чтобы насладиться им с песнями. Свет исходит от свечи, которую сунули в мешок и зашили её же фитилём. Это пламя — единственный лавровый лист, так что глотай и спи, если сможешь. Часы из тающего льда удерживают темноту в узде. Они сочатся и капают, как у тебя текут слюна и пот: безо всякой пользы. И вдруг запускается механизм.
[5] Ср. прозаический вариант из книги «Камень и зеркало»:
Концерт XV
(ноктюрн: все эти годы)
Времени четвёртый час. Ты ещё лежишь без сна. За тщательно задёрнутыми занавесками спальни до сих пор слышны редкие взрывы, иногда — трескучая серия, а откуда-то издалека — мощный гулкий грохот, как бы из трубы или некоего резервуара (тебе приходилось видеть, как фитилю дают немного погореть, прежде чем cбросить петарду в подземелье, где звук многократно усиливается, будто в церкви). Голоса хохочущей молодёжной компании приближаются (в перерывах ты слышишь хруст снега) и удаляются по дороге. Если ты встанешь и медленно, как космонавт в невесомости, проплывёшь по комнатам, осторожно, чтобы в темноте не опрокинуть пустые бутылки или рождественские украшения, и встанешь перед южным окном, то увидишь одинокую ракету, которая взлетает и взрывается роскошным звёздным дождём, гаснущим и умирающим в ночном зимнем небе. Как будто только для тебя.
[6] По всей вероятности, текст полемически отсылает к известному стихотворению шведского поэта‑модерниста Карин Бойе (1900–1941), открывающемуся строками: «Это больно, когда лопаются почки, / Стала бы весна иначе медлить?».
[7] Альтернативный вариант строк 3-4: «в красивом освещении».
Ср. прозаический вариант из книги «Камень и зеркало»:
Концерт XIX
(ноктюрн: атональный)
И вот — тёмно-зелено, дождь. Тени плодовых деревьев в белёсо-фиолетовом свете уличных фонарей. Шум дождя по всем листьям сразу, не поодиночке. Золотарник, черешня, спирея. В соседнем саду — прогулочный катер. Как будто возможно мыслить так, чтобы в тебя не вреза́лись в беспорядке перепутанные струны адского оркестра (одни обледенелые, другие раскалённые докрасна, на той же расстроенной арфе). А вместо узла пакета с мусором могла бы быть твоя рука, подумалось мне на мгновение.
[8] Альтернативный вариант десятой строки: «в этой камере пыток»; альтернативный вариант с отсутствием последней строки.
Ср. прозаический вариант из книги «Камень и зеркало»:
Концерт II
(фоновое сопровождение)
Нож поперёк сухой белой миски отбрасывает на дно слегка изогнутую тень. День длится дольше, чем пожелтевшая клавиша из слоновой кости. Слышишь, вода натягивает плещущие снасти на улице, на свету. Судно из воды, готовое плыть, будто дельфин в пене, к Островам блаженных. Затем — духи́ посетительницы, в этой приватной тюрьме, где маршируют печь и кровать. Ты лежишь неподвижно. Неподвижно, как сжатая пружина.
[9] Ср. прозаический вариант из книги «Поглощение»:
Точно вид с лодки, плывущей в открытое море: земля всё уменьшается, пока окончательно не перейдёт в одно сплошное небо, голубое или серое. Туфли, снятые тобою вчера вечером, будто остаются на другом берегу. Как в тот день, когда ты задерживалась, а я сидел в тупом ожидании, глядя, как тень твоей туфли на высоком каблуке (той, что стояла прямо, а вторую ты, пнув, опрокинула набок) беззвучно перемещается сквозь дремотную летнюю тишину, будто тень одной из этих обломанных колонн в кладбищенской траве, медленно приближаясь к тому моменту, когда зашуршал ключ.
[10] Позднейшая редакция, датированная 17 октября 1990 года.
Ср. прозаический вариант из книги «Камень и зеркало»:
Интермедия IV
Твоё имя, синие буквы на бумажной массе из мёртвых волокон, не подлежащих превращению обратно в деревья, что с шелестом обступили бы тропу у нас под ногами, беспокойные тени на бесполой желтизне бумаги. И буквы, вырезанные на коре, которая заращивает их до нечитабельности, волнуясь, коробясь, смыкаясь над ними, будто вода над водолазом. Древодолаз: ныряльщик на дно дерева, к первому годичному кольцу. А дальше: ничего. Семя. Ничто. Древний не-древесный лес.
[11] Гибридная книга «Камень и зеркало», отправленная автором в издательство весной 1995 года и опубликованная посмертно, сочетает прозаические и поэтические фрагменты, разделённые на четыре группы («Выставка», «Интермедия», «Концерт», «Представление»), каждая из которых условно соответствует тому или иному виду искусства и имеет отдельную сквозную нумерацию, и перемешанные между собой без явной закономерности. Почти все стихотворные фрагменты принадлежат к группе «Концерт».
[12] Следующая за Z буква норвежского алфавита.
Дата публикации: 18.05.2025
Тур Ульвен
Tor Ulven (14 ноября 1953 — 18 мая 1995)
Поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Родился, жил и умер (покончил с собой) в Осло, Норвегия. Дебютировал как сюрреалист, однако уже начиная со второй книги стихов отошёл от сюрреализма. Автор пяти поэтических сборников и шести книг прозы; значительная часть стихотворений опубликована посмертно. На родине ещё при жизни считался чрезмерно сложным «поэтом для поэтов», с чем был категорически не согласен. Публиковал переводы из Рене Шара, Клода Симона, Сэмюэла Беккета, Джакомо Леопарди и других писателей. Лауреат нескольких литературных премий. Стихи и проза в разном объёме переводились на русский, чувашский, сербский, арабский, венгерский, испанский, датский, шведский, немецкий, английский и другие языки.
Нина Ставрогина
Поэт, переводчик. Родилась в 1988 году в Москве. Окончила Московский университет. Автор книг стихов «Линия обрыва» (2016) и «Власть исключений» (2024). Публиковала переводы произведений Тура Ульвена, Станиславы Пшибышевской и др. Живёт в Москве.