
Стихам Валерия Горюнова свойственна вовлечённость. В природное — тело повторяет спирали падающих листьев. Но и город — тоже природа, схема трамвайных путей не хуже и не лучше схемы прожилок листа. <…> Реку не повторить лёжа, но можно стать ей в движении: «мой путь это моё питание».
Из предисловия Александра Уланова
В отличие от некоторых других поэтических практик, завязанных на взаимоотношении с пространством, язык в этих текстах не стремится минимизировать своё присутствие, свернуться к невербальному знаку. <…> Земля, пространство вырастают в каждом тексте если не как отдельные персонажи, то как постоянная опора для мысли, (не)возможные собеседники.
Из послесловия Анны Родионовой
Валерий Горюнов посвящает книгу осмыслению таинства невербальных языков, используемых нечеловеческими агентами: ветром, молнией, камнем, деревом, насекомыми или птицами. Субъект его текстов чрезвычайно внимателен к собеседникам.
Из послесловия Ростислава Русакова
* * *
у меня в распоряжении
несколько простых звуков: (а) (у) (п)
(пау) — «я хочу пить»,
(а) — «я хочу есть»,
(ау) — «сегодня мне больно как никогда».
между ними структуры молчания:
молчание запаха прованских трав — «встреть меня по ту сторону запоминания твоего имени».
молчание пасмурного неба — «как мне узнать, что я потерял важное воспоминание?»
молчание, равное трещине в дереве — «сегодня я антенна непрерывного настоящего».
между звуками и молчаниями семантика прикосновения:
дотронуться до ствола на асфальте (я гуляю по воображаемому саду, где тени деревьев — часовые стрелки всех поясов) — просьба проговорить, сколько осталось времени до полудня. Хотя я могу догадаться и так — по степени уменьшения своего тела.
дальше картография тоннелей в словах других:
привет —
ревущая ветка, отлучённая от солнечной груди.
ветер стремится отвлечь её
побрякушками дождя или одеванием в иней.
тишина на мгновение, но после
ветка продолжает рыдать
уже воплощёнными в капли слезами.
<словарь постепенно пополняется>
* * *
Местность просила поэзии, но я забыл блокнот, телефон, и моя память — ниша, откуда ничего невозможно достать. Мёртвый голубь зарывает клюв в землю, и земля чихает при входе в сеть.
Поэзия — перелом открытостью. Кровь пенится, чтобы в рану проникла среда. Я хочу застыть воспаленным, пока ментальный иммунитет устраняет инородные просьбы рассушенных крыльев. В 90% случаев он это сделает. В 10 не получится, и слова заявят новые сотрудничества в клетках памяти.
Серьезность всегда нарочита, несерьезность похожа на впитывание толпой. Земля вбирает в себя клетки голубя, чтобы привиться от птичьего гриппа. Я смеюсь над кислородом, и тот бросается в меня пылью. Чихаю возле голубя, но он обращает на меня невнимание — клюв прилива земли.
Сегодня земля — молоко
Растения рождаются с сосательным рефлексом, таким же, как у животных. Так они говорят с землёй под накидкой для кормления на улице.
Земля — неразлучное молоко. Туманы намекали на это, но были молочной ложью. Настоящего молока не видно, пока не возникнут цветы — сливки отогретой почвы.
Корявым голосом мха на камнях скворцы сигналят о моем появлении у дупла. Скворцам тревожно, они требуют покинуть их оборот вокруг солнца.
Дома я извлекаю из подпола новорожденного котёнка, сосущего губами воздух. Он повторяет алфавит отогретой земли.
* * *
П. Б.
моя подруга умеет предсказывать
куда направляются прохожие
иногда угадывает точный адрес
она объясняет:
«мы представляем куда идём
и иголка улицы
зазубривает наши мысли
люди в пути но для города
они уже там
я слушаю пластинки улиц
прохожие гуляющие бесцельно
становятся уличной амнезией
взвесь их шагов —
полое измерение
зарастающее багульником»
чуткость
в лесу исчезает значение слова
и я больше не я
каждое имя каждый голос
качается в неравновесии
чутк|ость
чу|ткость
чут|кость
лекция по лингвистической анатомии:
чуткость — стрела
со звездой-наконечником,
что вонзается в сердце стрелявшего.
звездные лучи — придаточные корни,
синтаксис питается кровью морфемики,
становясь опорнее для
кости-древка — саженца.
позвоночник стрелы — её будущий ствол.
чу — милостыня губ
непрерывновпитывающих корней.
«чу» отвечаю я им
за секунду до появления леса.
* * *
земля, невидимо кричащий младенец, не подозревает о своей силе.
крики сопровождаются селями
в н чего соед н тельных трещ н.
в рунической книге есть запись, нацарапанная клювом сойки: «успокоить землю покачиванием». неужели человек способен на это? да — отвечает сойка — но кто решится?
я — решился.
колыбельная для укачивания земли:
жизнь происходит из света
смерть распускается в дар
молочно-цветного где-то
топлёного солнца опар-
ышей лебединых и трепет
твой наполняет исток
спи выдыхая щебет
формируй тюльпановый сок
почему мы закрываем глаза, чтобы заснуть?
полое дерево диагностики — я
пока-что-незнание и поиск в разрезах
слабого места в частоколе языка.
расщепляя основу слова,
трогаю ветхие иероглифы
вперемешку с древесной мукой
и режу их до последней стружки,
сознавая, что в итоге
произведу собственное тело.
на время участия
в экзистенциальном конкурсе
язык остаётся забыт,
изящное решение отсрочено
до тех пор, пока я не дойду
до последнего уровня шума,
где померещится,
что сосуды века
похожи на крыло стрекозы,
брошенной в хлопчатобумажный
мешок с сеточкой.
природа языка будет
принадлежать мне,
но настолько израненной,
что придётся накладывать швы
на каждую застенчивость кроны.
Дата публикации: 25.01.2025
Валерий Горюнов
Поэт, педагог, основатель и соредактор журнала «Всеализм». Родился в 1994 году в Евпатории. Окончил Таганрогский педагогический институт им. А. П. Чехова. Публиковался в журналах интернет-изданиях «Флаги», «Дактиль», «Формаслов», на порталах «полутона», «Солонеба» и др. Лонг-лист Премии Аркадия Драгомощенко (2021). Живёт в Краснодаре.