Заметки о взрослении земли
М.: Neomenia, 2025
О поэзии Валерия Горюнова хочется говорить не словами, а листьями, лепестками, зарубками на коре, тайнописью насекомых, невольными следами и даже самим процессом следования за <Следованием>. Происходит приближение к Естеству: земля переименовывает вещество, птицы кажутся непонятнее и потому — ближе, материя становится не-языком состояний, будто отсылающей ко внутреннему, которое общее, из которого может извлечь корень только внешнее исчезание.
Через со-общение с книгой «Заметки о взрослении земли», вышедшей в 2025 году в книжной серии Neomenia, можно выйти к природе Природы, побывать в той гармонии, которая нередко в человеке приглушена. Перезажечь огонь, перенаучиться говорить, перестать понимать Понятное и отразиться, стать частью Непонятного(-Неотразимого), встретиться объятием с самим даром речи, благом питья, пульсом земли — это похоже на естественные пути обновления, напоминающие смену времён года. Так переходят белизну зимы навстречу нововесенней жизни и как-будто-вечного лета.
Даже то, что кажется недвижимым и грузным в привычном понимании, в поэзии Валерия оказывается парящим над материальной сущностью и откликается навстречу чуткости. Исходит теплота-приятие от преобразованных во внимание сопутствующих прогулке предметов, деревьев, птиц, и совершенной музыкой-прохладой Обновления веет от увиденного, как из найденного родника, щедрого на изобилие. Сама земля (конечно, земля здесь всеобъемлющее слово) «взрослеет» через внешнее внутри созерцающего и открытого к простору, чихает, теплеет, покрывается трещинами, впитывает капли и словно прикасается к тому, кто прикасается к ней. Есть ощущение благодарности, исходящей из глубины озирающего и озарённого — и одновременно навстречу, ничуть не уступая, благодатного дуновения со стороны обратного прикосновения. Получается, поэзия Валерия Горюнова почти-растворяет границы, помогает обзору, как если бы была внутренняя вершина, с которой видно всё-всё как на ладони и при этом она светится так, будто нас и видно, и слышно, и все мы окутаны взаимосвязью, мерцающей светом сетью, сотами льдин (как будто кровь становится росой). У всего есть «внутреннее», и если человек может увидеть или услышать человека на большом расстоянии (а такое бывает), как, например, в «Полностью выдуманных историях» это происходит через «интернет деревьев», то и с природой это возможно (хоть и внешне необъяснимо): происходит нечто подобное — мы начинаем слышать как камни откликаются на взгляд, как земля оказывается податливой, а наскальные рисунки начинают говорить самим своим образом в минуты почти невольного осмысления. Всё помогает дышать, откликается на любовь любовью. И это важно, потому что через такую поэтику мы, соприкасающиеся, попадаем в особенную акустику соотношений, происходит переход на совсем иной уровень разговора, безмолвного и оттого внятного и внимаемого.
«Новые люди потеряли язык» именно для того, чтобы переобрести потерянное новонайденным. Когда читаешь стихотворения этого промежутка(-перехода) книги и того, что открывается за вопросом «Как это сказать?», то не столько думаешь, что это похоже на нечто такое, что не просто может произойти, а уже происходит или происходило в недавнее время, сколько думается, что это гармоничный и естественный процесс, связанный не с технологиями и нарушениями самых чистых связей с природой и друг с другом, а скорее, в обратном смысле, возвращающий от разъединения через потерю языка к словам перерождённым, как Афродита: «белая пена / экстатический облачный поцелуй». И это вызывает не тревогу, а успокоение, как будто детство становится будущим, как (проблеск-)память, которую необходимо переобрести, чтобы остаться её просвечивающей глубиной: «будущее знает меня / лучше меня». Молчание, тишина, прикосновения, тени, рыдание ветра — всё становится языком, явным и говорящим не меньше, а то и больше, чем все позабытые слова. Происходит восстановление почти райского совершенства (по которому есть тайная, заглушённая тоска в современном мироустройстве) через поиск того, чему едва ли есть название. Чтобы что-то вспомнить, нужно всё забыть, так происходят (приходят) припоминания. Восстановление доступа к самим себе как к изречению в чистом виде, вот какое освещение у такого рода забвения. «ВЕРНИСЬ В НАЧАЛО» — к истокам бытия, к изнанке памяти, к до-буквенному месту ещё не ставшего частью внешней складности и приглушающей многое понятности: «чтобы оказаться за перевалом привычного, / нужно перейти многоярусные пределы / вавилонского многоязычия». Языковое усложнение приравнивается к омертвлению, ложному обновлению, затмевающему-загораживающему светящееся ничто, источник начала: «нет искусственного / языка, который описал бы / немыслимое или / непредставимое». Через образ вавилонской башни вспоминается греховное происхождение языков, а усложнение речи в конструкции, в неживой инструмент, искажающий понимание («ты тонешь в океане / нечеловеческих логик»), кажется, только усугубляет это наказание, ещё сильнее разъединяет единство, возможное только в добытом искренностью, почти-беспамятностью, языке. В стихотворении «Сегодня земля — молоко» появляется такой образ: «Дома я извлекаю из подпола новорождённого котёнка, сосущего губами воздух. Он повторяет алфавит отогретой земли». То есть утерянные, утраченные буквы повторяет только что появившийся на свет котёнок, само напоминание о настоящем слове, о рождающей внутренней земле, о том, что «все ответы уже есть внутри» и, действительно, своей беззащитностью и ещё не остывшей связью только что явленного, на мгновение возвращает в начало.
Вода и молнии в стихотворении «гром — хруст позвонков» тоже говорят сквозным напоминанием: «гроза проговаривает / нервные волокна неба / откуда проливается истоковедение», связывая всё живое, попавшее под грозу, переживающее её как грянувшее слово.
Через «ходы древоточцев» обнаруживается портал к пониманию своих человеческих путей, складывающих, если представить, тоже целый рисунок на карте существования. И «среда — узнавание лучей, что непрерывно» кажется таким пространством, которое подсказывает, как прокладывать земной маршрут, чтобы он накладывался на подсказки-лучи для са́мого освещенного (варианта-)рисунка пути. Визуально это стихотворение пытается повторить «узоры ходов древоточцев» или (цитируя слова автора из группы vk «всеализм») «каллиграфию древоточцев» и, получается, становится языком, почти неразрывным с природой. Переводы можно делать не только с других языков, не только со своих смежных чувств, но и с трещин земли, с обнаруженных путей насекомых, даже с пения птиц. И, несомненное чудо, это действительно переход на новый уровень языка — попытаться понять язык природы, перевести надписи, которые любишь уже просто оттого, что их видишь. Когда извне говорят с тобой через дерево, или камень, или ветку — это обескураживает, происходит обретение доверия, почти сверхъестественное, как возможность возвращения. Трещины соединяют, словно дышат, зияниями слова (словосвершения), и «в рунической книге есть запись, нацарапанная клювом сойки: «успокоить землю покачиванием», которая рождает «колыбельную для укачивания земли» в душе, открытой к речи невербальной, как самая настоящая тайнопись, речь через мир, дарованная каждому открытому к источнику (в мгновения, когда происходит совершенство взгляда: смотреть — это значит любить).
В стихотворении «выхожу на крыльцо — птица поёт как стук» слова «и всё распускаясь движется без тропы» открывает про(свет-)зрение на то, как мы могли бы мыслить себя: не человек-как-путь, а цветок, постепенно раскрывающийся аурами-лепестками навстречу Открытому. Так снижается напряжение границ, то есть того, что может куда-то не пускать. И это тоже новый уровень языка себя и своей причастности безграничному.
В следующем стихотворении («я больше не буквенный камень») появляются слова: «кто больше не азбучный камень? / под-я непрерывно ищу / все без изъятия буквы». Получается, что «я», связанное с внешним воплощением, можно приподнять, как камень, в поиске истинного алфавита, которым возможно касаться мира прежним, позабытым за самим собой, праобразом. Происходит сбрасывание шелухи, освобождение вплоть до того, чтобы самому вос-становиться Изречением, словом, каким хотел сказать тебя-не-тебя Бог, так же как самими собой говорят цветы, облака, все крылатые, все творения. Однако, всё равно остаётся уязвимая природа языка земного, смежного-человеческого, которая «…будет / принадлежать мне, / но настолько израненной, / что придётся накладывать швы / на каждую застенчивость кроны» (строчки из стихотворения «почему мы закрываем глаза, чтобы заснуть?»).
А в «Полностью выдуманных историях» (во второй части которых девушка с футляром — это невероятным образом через «интернет деревьев» подсмотренная-я, выходящая из метро, чтобы оставить инструмент дома и пойти к любимому водоёму) как будто ставится вопрос о том, насколько язык природы может впустить нас в своё совершенство, и истории, полнота которых как раз в том, что они полностью выдуманные, показывают, что когда кажется, что ничего не видишь, на самом деле видишь, и вроде бы выдуманное становится прожитым так, что достоверность преломляет саму изначальность взгляда — в настоящее Настоящее. И всесвязность с проявленной сетью (на протяжении всей книги появляется(-проступает) этот образ — стрекозиные крылья, «дубовый лист, высохший до целлюлозной сети», прожилки айвы, «пунктирная тишина», коконы пауков, зеркальные молнии, мох на камнях, «одевание в иней», поверхность коры, пещерный рисунок, «кофейный стакан покрылся в траве / сетями») обнаруживает-обнажает саму возможность почувствовать соприкосновение-соучастие природы как сопутствия и синонимичность поверхностей, похожую на тайный язык, говорящий проступающими в самых разных и неожиданных местах связующими рисунками. И то Неосязаемое, сокрытое за (а ведь иногда достаточно просто провести рукой по коре), оказывается почти что взаимоочевидцем и собеседником-проводником, сопутствующим внутренней мелодизации всего, что будто всегда открыто для чистого света внимания к гармонии Всеобщего.
Валерий Горюнов
сепия живого пепла
Фланирование
*
Ищу нужный район в мягкотелости солнца, в криогенном крике грача. Дым котельной оставляет полётный след человека — закрываю глаза и вспоминаю освоенные шаги. Человек поднимает в небо гантели и своё тело до срыва контуров. Поиск не завершается, потому что у города нет окраин.
На фоне думающего костра земля возмущений выдувает лёд.
***
Д. Ф.
пластырь на асфальтовом бедре
античной статуи городского
благоустройства
афродита рождается раз-
делением окружающего
плоскостью яндекс-карты.
белая пена
экстатический облачный поцелуй
афродита рождается два-
жды: голубем и синевой,
и ребёнок-цвет-моря
бросает горсть я-ч-меня
во внешние стены
стеклянного парка
где правилами пребывания
запрещены голоса камней
там она выросла
кварцевым корнем
перистощетинник
иная реальность
около моего дома
на клумбе
аура пылевых волосков-
антенн подающих сигнал
в сердце
выводящее
семена в прозрачный огонь
касаюсь колоса: на ладони
сепия живого пепла
Полностью выдуманные истории
1.
Зачитавшись отрывком из книги «Растительное мышление» Майкла Мардера, я пошёл бродить по ботаническому саду с желанием по-настоящему поговорить с деревьями. И увидел дубовый лист, высохший до целлюлозной сети. Встреча была озарением: деревья не желают со мной разговаривать, потому что их язык доступен только земле и другим растениям. Мне же разрешено лишь предназначенное человеческому слуху, прикосновению, взгляду. Моё тело здесь, в ботаническом саду, а интернет деревьев может показать что угодно на любом расстоянии, если ввести запрос, за чем-то понаблюдать, кого-то встретить или с кем-то поговорить.
Я открыл «ЛизуАлерт» города Краснодар и долго смотрел на фотографию пропавшего полулысого старика в тельняшке, и, переместившись в пределы вегетативных глаз, увидел, что он прошёл мимо парка рептилий (улица Стасова, д. 182), одетый в полуразодранную выцветшую коричневую футболку. Мне показали это сосна и плевочек бежево-зелёной почти выгоревшей травы. Место было на другом конце города, я добирался полтора часа, человек, конечно, уже ушёл, и вся эта история оказалась фантазией.
2.
На следующий день моими глазами стала хлипкая липа, уставшая от борьбы с московским загазованным воздухом, рядом с ней в 17:24 прошла моя подруга с футляром для скрипки на правом плече — в её мыслях я разглядел очертания водоёма. Она зашла в метро, и наблюдение на этом окончилось.
На вопрос подруга ответила, что действительно была на озере, но в метро зашла на 45 минут раньше моего взгляда.
Оказалось, я снова всё выдумал.
Заметка: насколько сигнал по древесной сети быстрее принятого запроса?
3.
Через неделю я продолжил исследование с намерением увидеть себя глазами деревьев.
Мой взгляд мгновенно потух в веках, как накрытая таблетка сухого горючего. Несколько секунд я был в полной темноте, а потом появилось множество листьев айвы. Они лезли в глаза и царапали их высохшими прожилками.
Я был паданцем, спрятанным в своём настырном внимании.
4.
в тысячах копий листа
острые взгляды
и шум истекающего времени
в естественном таксофоне
во мне не осталось солнца
для продления разговора
мы всё ещё смотрим
друг в друга
сквозь ситовидные трубки
правда я ничего не вижу
Дата публикации: 01.07.2025
Анастасия Кудашева
Поэтесса, музыкант. Родилась в 1997 году в Екатеринбурге. Окончила Российскую академию музыки имени Гнесиных по специальности «скрипка». Публиковалась в журналах «Флаги», «Всеализм», в разделе «Студия» «Новой карты русской литературы», на портале «полутона» и др. Автор книги «К будущему воссоединения» (2024). Живёт в Москве.
Валерий Горюнов
Поэт, педагог, основатель и соредактор журнала «Всеализм». Родился в 1994 году в Евпатории. Окончил Таганрогский педагогический институт им. А. П. Чехова. Публиковался в журналах интернет-изданиях «Флаги», «Дактиль», «Формаслов», на порталах «полутона», «Солонеба» и др. Лонг-лист Премии Аркадия Драгомощенко (2021). Живёт в Краснодаре.