Мансарда с окнами на восток
М: Neomenia, 2025
Лиза Хереш
поэтка, критик, редакторка журнала «Флаги», лауреатка Премии Андрея Белого
«Мансарда с окнами на восток» Евгении Либерман — дебют, открыто признающийся в жажде других голосов и нетерпеливо её удовлетворяющий. Начиная с первой части книги, названной «идейные вдохновители», полной посвящений разным поэт:кам и близким людям (а это изменяет семантику жанра «стихотворения в альбом», делает его самодостаточным — и переоценивает личные связи с людьми, лёгшими в основу текстов, достаточно значимыми, чтобы их инициалы предваряли тексты), заканчивая программными для этого метода строчками «всё существующее меня формировало, / все существующие меня формировали», Либерман постоянно «подключается» к цитатному калейдоскопу. В нём строчки из стихотворения поэта-наставника или разговора с близкой подругой равнозначно ценны, поскольку равно заряжены жизнью, упорством, нежеланием сдаваться перед насилием. Поэтика Евгении — эмоциональная, пунктуационно взрывная и ритмически заражающая, в том числе саму авторку, которая не ограничивает себя в развитии музыкальных тем, анафорических блоков, раешнических стихов. Этому голосу, юному, требовательному, ещё, пользуясь выражением из мема, «не знаком концепт умеренности». Но вместе с этим он двигается «против шерсти», наперекор и патриархальным указаниям поэтессам «овладеть собой», и всяческим нормативным режимам, сковывающим наши тела.
Наталья Игнатьева
поэт, филолог, музыкант
Встреча с другим человеком что-то меняет в нас самих, смещает с привычных мест, а если это общение продолжается сколько-нибудь длительное время, то оно становится протяжённым путешествием внутри нового, особенного течения. То же может произойти с книгой, стихотворением, местом: это видно на примере текстов «читая Драгомощенко в поезде “Москва — Санкт-Петербург” в 5 утра» и «читая Палмера в поезде “Москва — Санкт-Петербург” в 6 утра», когда важной становится не только дорога сама по себе, но и то, что (или кто) сопровождает едущего на её протяжении. Оказываясь во время чтения на Кузнецком мосту, на станциях московского метро, на вокзалах, мы сопоставляем себя с героями стихотворений, видим себя в этих знакомых, много раз исхоженных местах, и как будто непосредственно, наравне с поэтессой, включаемся в создание текстов.
Ценность Жениной книги в том, что она фиксирует эти процессы с большой внимательностью и точностью, так что у читающего создаётся ощущение соприсутствия с автором и её героями в каждый описанный момент жизни. Это важно ещё и для того, чтобы определить себя во времени и пространстве: где здесь «я» и «моя или чья-то жизнь»? — «А что я нынче? / Что значит “был”? <…> Люди не говорят категориями небытия». Такой отчаянный, обострённый поиск бытийности — основной нерв этой книги, которой, как и её автору, хочется пожелать бережного и понимающего со-бытия.
Владимир Кошелев
поэт, редактор веб-зина COLLAGE MEDIA, издательств «Горгулья» и «Территория ноль тысяч», куратор минималистского проекта PLUS MINUS
Нельзя не заметить обилие посвящений и эпиграфов: подавляющее большинство стихотворений в книге сопровождены этими марками гравитационного центра, собирающего вокруг себя людей из разных времён, поколений, всех живых и мёртвых. И кажется, что при удачном стечении обстоятельств Женя продолжила бы раздавать эти индульгенции (пожалуйста, будьте ей благодарны), эти чёрные метки, как бы подтверждающие, что их помнят, о них знают, — если бы буквы в алфавите не обладали страшным свойством неожиданно кончаться, оставляя перечисляющего их случайного стихотворца перед ямой смысла столь глубокой, что не захотеть туда заглянуть — значит совершить страшную и будто бы антропологического порядка ошибку.
Как писал Рильке: «Будущее неотвратимо, дорогой господин Каппус, но мы движемся в бесконечном пространстве».
Ростислав Русаков
поэт, критик, педагог
Ощущение дома здесь присутствует на границе сна и яви — оно всегда рядом, но открывается лишь в переходных мгновениях между грёзой и констатацией. Дом как часть субъекта обладает всеми признаками живого, имеет лицо, складываясь из деталей, — и это отражено в названии книги. Ведь это не балкон и не чердак — но мансарда, открытая рассветным лучам люкарнами взгляда.
Так, в книге Жени странник — сам свой дом, и путь его — дом. Он держит путь, и потому он странник, идущий по пути дома в странный дом своего пути. Подобным ритуалом, напоминающим заплетение косы, можно описать и внутреннюю жизнь поэта в целом — как паломничество в неизвестную сторону с поверкой компасом интуиции. И вот с таким набором доверия одиночество действительно способно само собой зацвести.
Алексей Масалов
филолог, критик, куратор, кандидат филологических наук, старший преподаватель РГГУ, соредактор книжной хроники журнала «Воздух», соредактор журнала «Химеры»
В стихах Евгении Либерман помимо частных источников каждого текста соединяются три линии: реактуализированная метафизика метареализма (Андрей Тавров и журнал «Флаги»), постсюрреалистическая поэтика бит-поколения (особенно – автоматическое письмо Аллена Гинзберга) и традиция осмысления еврейской идентичности поэтическими средствами (от модернизма на идише и иврите через ту же бит-поэзию Гинзберга к средиземноморскому постконцептуализму Александра Бараша). Этот синтез создает порой причудливые сочетания религиозной оптики, социальной критики и исследования языка и мира, в разном соотношении проявляющиеся в её текстах. Такой подход подкрепляется постоянным диалогом с разноприродными, порой противоположными по источникам, поэтиками в текстах пересобранного жанра послания, открывающих книгу и отмечаемых в предисловиях и послесловиях.
Диалогичность и открытость не только истории поэзии (название книги отсылает к неподцензурной группе Леонида Черткова «Мансарда с окнами на запад»), но и современни:цам как ровестни:цам, так и старшим колле:жанкам, напоминает нам о принципе, который закладывался в основание актуальной поэзии поколением «Вавилона», – принципе эстетической толерантности, равного отношения к множеству художественных языков, среди которых невозможно выделить главные. Такое всматривание в чужие поэтические миры не спасёт нас от ужасов реальности, но позволит хотя бы попытаться научиться жить вместе при всех сложностях и неоднородностях эстетических поисков.
Так и стихи Евгении Либерман, постоянно ищущие трансцендентные основания бытия и при этом балансирующие между прямым высказыванием и расщеплением в мире Других объектов и субъектов, выстраивают поколенческие основания не разрыва и не монополии одного метода, а поиска диалога с собой, с близкими и далёкими, со сложной историей и не менее сложным настоящим. Ведь даже когда надежды нет, у автор:ок / читател:ьниц всегда есть «выход в поле, простор, зачарованность», через которые просвечивает возможность множественного мира, изображаемого в этих поэтических текстах.
Анастасия Кудашева
поэтесса, музыкант
Голос-проводник «наперекор ночи», немного надломленный в болезненную чуткость, обнаруживающий для нас, читающих как по губам: пространства ряби, уводящие за; произносимые потоки соединений с другими; сновидческие образы, встречающиеся наяву; и много очень честных, донесённых как глоток воды в ладонях, слов. Так я слышу и вижу поэзию Евгении Либерман. В соединении с текущим и сосуществующими, насколько это возможно, но при этом с открытыми окнами, дверями, проёмами, откуда приходит, восходит, завораживает Новое и куда одновременно проносится в исчезание Невозвратное. Ветер, который словно останавливает время и тайно оберегает от ложных движений внутреннего: «мной нарисованный ветер / невидим для вас.». Экспрессия этой поэтики пронизывает, наводит на резкость неочевидное, заставляет одумываться находу, складывает реальность воедино: «стихи это подбор шифра / проекция имени Бытия и юного лика неведомого / на крепкий лёд / самой прекрасной в мире реки». Утешает вестью о прочности, которая существует за надтреснутым, вопреки материальной уносимости песчинок того, что часть целого, общего, Нерушимого. Словно пересобирает Свет, если может быть такая задача у поэта.
Сейчас поэзия с такой артикуляцией и неожиданными электроимпульсами может зарядить очень живым взглядом на то, что проносится за окнами нас, потому что всесвязность воодушевляет на токовые разряды между собой и действительностью. И, может быть, «время закрыть глаза / платформам метро», чтобы увидеть эти мерцающие сцепления между вещью и вещью, человеком и Другим, книгой и читателем, памятью и потерей. «Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще». На это требуется определённая смелость, в том числе и языковая/интонационная, и поэтессе удаётся застать нас врасплох, протянуть руку и вопреки всему помочь почувствовать безусловную улыбку внутреннего солнца, достигнутого многими думами и многой любовью.
Маша Ежова
поэтка, критикесса, религиоведка, артистка и преподавательница
Захлёбывающася жизнью душа текстов, собранных здесь, постоянно расширяется до читается, вбирает его и идёт дальше, как ненасытная змейка в старой игре, только у неё нет никаких границ экрана, а вокруг бесконечная добыча. Змейка разрастается до поттерианского василиска, но он не убить стремится, а любить. И он любит всё, что попадает в поле зрения, запаха, прикосновения: «перекрывая грохот стекольного дождя криком: / «Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще», / взгляд вонзается в волжские заводи».
Тексты накрывают друг друга волнами, напрыгивают один на другой, будто опаздывающие пассажиры догоняют вечно уходящий поезд. И ты невольно становишься свидетелем этой спешки и сам начинаешь бежать, хочешь остановить поезд, кричать машинисту, ложиться на рельсы, чтобы только успелось всё, чтобы осталось, чтобы смерть отступила, а время хотя бы немного замедлилось.
Но кажется, что единственной стратегией, которая позволит смириться с этой спешкой, автобусами, поездами и самолётами, единственной стратегией, которая поможет справиться с этим постоянно ускоряющимся течением, остаётся «сколько отпущено — улыбаться».
Ольга Балла
критик, книжный обозреватель, зав. отделом критики и библиографии журнала «Знамя», зав. отделом философии и культурологии журнала «Знание-Сила»
Если говорить об эмоциональных доминантах стихов Либерман, то в первую очередь это острая, непреходящая, вообще, кажется, ни на миг не отступающая взволнованность, встревоженность миром – не сводящаяся к бунту, но способствующая и сопутствующая ему. С этим явно связана и – отмеченная уже в аннотации к книге и популярная в нынешней молодой поэзии — тема насилия, разрушения («Марс норовит соскочить разломать оси»), травм и боли (чисто физических). Эти темы у Либерман действительно заметны: «на… чать расплавлять разламывать измельчать», «невидимая рука постпоэзии тащит за волосы», «буквы пропустили через мясорубку и сито», «кто будет колоть этим веретеном / не в бровь, невзначай и намеренно?», «рыбы вонзаются в облака окропляют их живой человеческой кровью». Однако они не то чтобы доминируют, — скорее, входят составной частью в общую интенсивность переживания лирическим субъектом мира как, наверное, предельный случай этой интенсивности.
Полностью рецензия Ольги Балла опубликована по ссылке.
Дмитрий Гаричев
поэт, прозаик, лауреат Премии Андрея Белого
Кажется, от выходящей в 2025 году поэтической книжки на русском языке — к тому же столь тщательно датированной и вообще не вполне безразличной к приметам реальности — простодушный читатель (это я о себе) вправе ожидать обращений к наиболее очевидной теме последних трех с лишним лет хотя бы, что называется, в четверть оборота (концепт сборника был изначально определён редакцией; при этом Е.Л., разумеется, касается в текстах самых разных тем, что видно и по публикациям в нашем журнале. — POETICA).
Вместе с тем, именно через этот своеобразный минус-прием в книге Евгении создается, как это представляется мне, нечто вроде модели спасения, проекта убежища — разумеется, не для всех (но во всяком случае для тех, кому посвящены включенные в «Мансарду» тексты; мне лестно и успокоительно быть в числе этих избранных). Настроение одинокого товарищества, блаженно задыхающаяся торопливость речи, почти подростковая неутомимость, пронизывающие эту книжку, делают ее в какой-то степени памятником гуманитарной юности и витальности — но и волшебной интеллигентской отстраненности, которая сама по себе видится более загадочной и темной, чем любой произведенный внутри нее художественный текст.
Ольга Зондберг
поэт, прозаик, критик
Камерностью, множеством посвящений, поэтической эрудицией и самоидентификацией через сложную этнокультурную преемственность эти стихи напоминают лирику Яны Токаревой девяностых-нулевых (даже багульник, не частый гость в литературной ботанике, произрастает у них обеих). Однако у Евгении Либерман герметизм адресаций в царство друзей сочетается с желанием, набрав скорость, как бы на инерционном пути интимной прямой речи, говорить с птицами, ангелами, пирамидами Майя, тонущим фараоновым войском и даже с собственным отсутствием в шуме разбуженного сада.
Дмитрий Сабиров
поэт, переводчик, редактор журнала «Флаги»
Как выразилась Лиза Хереш в своём предисловии, эта книга «дебют, открыто признающийся в жажде других голосов». Я бы добавил к этому, что насколько в поэтике Евгении Либерман сильно стремление к другим голосам, настолько же сильно и отталкивание от них, за которым следует выход к речи как таковой.
Проявления этой общей, единящей речи задаются эпиграфами и посланиями разным друзьям, которые сопровождают большую часть текстов и продолжаются через работу с устройством языка, которая может отсылать к практикам концептуалистским и постконцептуалистским (Лев Рубинштейн, Даня Данильченко), а также традиции «language poetry» (Аркадий Драгомощенко, Майкл Палмер), но даже в таком многообразии влияний голос самой Жени отчётливо слышен. На мой взгляд, это связано с какой-то удивительной силой, дающей возможность для выхода из различных полей притяжения. Человеком, в чьём творчестве эта сила была так же ярко выражена и от которого она отчасти наследуется, можно считать поэта Андрея Таврова, важного как минимум для нескольких поколений современной русскоязычной поэзии.
Отдельное внимание хотелось бы обратить на связку Драгомощенко — Палмер, которая меня, как переводчика второго, обрадовала и заинтересовала. Не буду ставить здесь генеалогического вопроса a la «курица или яйцо», кто в этой цепочке главнее и импульс чьего творчества первостепеннее. От Драгомощенко в этих текстах потрясающая вольность совмещения терминологии и различных социальных маркеров с классическими темами и мотивами, а от Палмера — удивительная работа с языком (как бы граничащая в его поэзии с концептуалистскими практиками, но всё же преимущественно индивидуальная и больше заряженная абсурдизмом и экзистенциализмом) и сюрреалистичностью мира (именно про Палмера Джон Эшбери, знаковый поэт «нью-йоркской» школы, говорил, что он вернул поэзии и миру внутри неё странность).
Такие яркие дебютные книги не должны обходить читателей и критиков стороной, чтобы как можно больше молодых автор:ок не тяготилось старыми конвенциями и моделями социализации в литературном поле. Не нужно насильственно запираться в рамках одной поэтической практики; если в текстах «смелость наружу вышла», то всё правильно.
Владимир Коркунов
поэт, критик, редактор журнала POETICA и книжных серий Neomenia и UGAR.kz
Со стихами Евгении Либерман, я <почти> случайно встретился в социальных сетях — зайдя в её паблик, название которого стало теперь названием её книги. И, прочитав несколько текстов, предложил прислать подборку (это потом, через пару лет, когда я всем рассказывал, какой у нас был прекрасный самотёк, Женя меня поправила, сказав, что это был «самотёк по приглашению»).
Помню первый эффект от чтения стихов Жени. Большую подборку на 10+ страниц я прочёл не отрываясь, что бывает нечасто (помню, что-то подобное произошло и с циклом Нико Железниково; но там был колдовской эффект, как при чтении стихов Ахмадулиной). Сколько Жене тогда было? 17?
Как это у неё получилось, можно только гадать. Неблагополучие в семье, которое заставляло зарываться в книги; пытливость, помноженная на трудолюбие: стихийный талант испаряется в одночасье, если не подкреплён каждодневной работой; вложение всей себя от отчаяния в пересеченья слов? (список можно множить)
Но главное — сложившийся мир с перекличкой голосов. Продлевающих жизнь как память. Продлевающих память в мире расслоившегося, прикрывшегося границами и обстоятельствами времени.
— Эй, Е.Г., Ф.М., Р.Р. (etc.), — вы меня слышите?
Я вас слышу.
Евгения Либерман
имя каждой вещи
читая Драгомощенко в поезде «Москва – Санкт-Петербург» в 5 утра
глоток фонарного света — глоток страницы
кто распахнул двери так
что из них высыпаются вишни и ласточкины гнёзда
под хуторскими крышами
а вваливается нечёсаная баба ищет место машет засморканным платком
под марш тверской позёмки
глоток фонарного света — глоток страницы
сиди на кровле, сиди на тумбе, дуй своё вино,
у Философов Без Обязательств сегодня день ангела
милости просим на ужин
шесть холодных наггетсов задавленный насмерть друг
церемониймейстер — не улетевший грач
сегодня в тронном зале закрытого магазина
прошу не опаздывать
глоток фонарного света — глоток страницы
читая Палмера в поезде «Москва – Санкт-Петербург» в 6 утра
глоток фонарного света — глоток страницы
длинная яркая полоса, въезд в лесничество
глэмпинг целует в светящиеся губы электростанцию
семафор визжит красным а утро никак не исторгается
если подбирать имя по одномоментностям
я была бы не Эстер, а Лея
с единственным желтым глазом во всей деревне
парад планет нанизан на паутинку
Марс норовит соскочить разломать оси
как вышло, что одна Полярная бьёт изо всего созвездия?
послушай, я только сейчас раскрыла, что такое oysgeshternt
звёзды-заеды-червоточинки не догоняют тебя
они строят корабли из логотипов рассыпаются в чехарде
колеблются на тонкой резинке как браслет
с оком Фатимы
как колодец Мирьям
ви гут зайнен дайне гецелтер, Янкев!
дайне руэ-эртер, Исроэл!
лучник целится в вершину Мауна-Кеа
мачта рассыпается на пост-звёздки
лодка не лодка а так корытце
льётся птичье молоко и где-то спокойно
спят три девушки после свержения ада
и то разбивается то собирается oysgeshternt
глоток фонарного света — глоток страницы
прибытие Ребе в Нью-Йорк
канатоходец в Европе пляшет на проволоке над морем. над ним растянутая разорванная улыбка вождя. какая песня сегодня звучит в старой каюте?
«Шират а-ям» в седьмой день Песаха на заре
смотрит сквозь стекло на мааривы и шахариты сивана
стекло отчётливо рассыпается идишской речью
смотрите друг в друга родные братья и сёстры
сцепитесь крепче бросайте якоря рук
нам ещё поднимать из заливов тфилины и книги
мы лекари отчаяния беженцев
поезд ныряет в скалу и оказывается
разрезан на Европу и избегновение/спасение
молчание тонких губ ребецн Хаи Мушки
и многоголосый местечковый напев
приятный треск станка и уголёк русского слова
у поиска три цвета
бирюзовый как волны что целуют корму
серебряный как кетер Тора
обязательно со скрипом канатов звоном
колокольчиков и стоном якорных цепей
белый как лица в день прощания как
пароходные гудки как фата твоя праведница
воздух соткан из рыб ожидания
закат соткан из рыб солнца
рыбы вонзаются в облака
окропляют их живой человеческой кровью
чьи громады крыльев выступают из-под одеяла горизонта
кто пальнул по ним из винтовки
канатоходцы подвешены в петле где-то в Париже Берлине Варшаве. вожди скалятся за спинами у них ножи время резать приветственный торт прятать трубки мира.
Ребе сходит на берег в Нью-Йорке.
***
последней осени моих волос на третьяковской
подарены трубы и медовая сладость
в областях тотального незнания
ортодоксальности в тетраэдрах
на 25 км/ч между кольцами
вечера-города заливает чернилами
срезанные послушные змеи
на могиле кофейных революций
вас запомнят белые лестницы, ветер и золотые шары
сентября-октября: Симхас-Тойре, Суккот
египетские плакальщицы в поисках компаньонки
оршанские старухи-еврейки с опустелых кладбищ
не вспомнят семью Г.
степь скликает кобылиц Аронзона
просит шагов Риты
с провалами, неровных
здесь — отбытие
пустоты залиты ровным ксилофонным звоном-
-блеском голубых камней
er ‘ot im gegebn dem shtekn fun tsorn,
dem got,
ober er ‘ot mir gegebn nor
di farloyrene hor
<он дал ему посох неистовства,
этот Бог,
мне он дал лишь>
***
и что единственно верно, то
ра
дость проходящей сквозь
поэтической энергии / энергейи
горшочек с одиночеством сам собой зацветает
пока Творец моложе нас всех, как и дао.
у них ни секунды на земле не предвидится.
я гляжу до тех пор,
пока на меня не взглянет цветущая ветвь абрикоса
пока не раскроется белая цапля
не выйдет из своего же обличья
и имя каждой вещи придёт пора подслушать
а черепаха вытянута в строку и от себя на себя отдалена
и предприходящее вещает наоборот
и белый войлок пишмание листается наугад
оставаясь на пальцах
плуг черепаший рас-формирует ландшафты
расплавь оратая шаг если сможешь
клюв осьминожий
в попытках выйти в доречевое говорят без конца
струящаяся вода как горлица сама себя образует
под камерой голубого квадрата неба
а в это время в саму себя закручивается труба
это не это и важно не важно
как кусок железа жемчуг двустворчат-един
и лев отступает утишив рык
с нашего на ангельский переводя
здесь осталась двустворчатость алтаря
и он никогда не сложен как горлица с вечно
распахнутыми удвоением крыльями
что про беспомощность?
выйдем за хлебом вернёмся с куском благодатной земли
камера, перебитие
как попытка разодрать себе горло ногтями
пока замедляется артериальное танго
любой трепещущей плоти на мировом ветру
флага ковчега
им бы остаться в процессуальности
обсуждать симметричность телеграфных столбов
без исторического багажа, без имени
когда и вещи лишились вещей оставаясь эхом
роняя мультипликационный прах
***
тем вечером, когда мы поссорились,
человек-носорог в капюшоне прошел за мной.
виолончель тогда стонала, как полозья по снегу в пургу января
струнно-тяжелая скорбящая мать,
которую я из себя исключила,
как драные ботинки в которых пережила Петербург и подвал
медуза и полость медвежья сибирским бураном
протоколчан тяжёлый как лёд
их правда срубили, те тополя?
в поле ржи ходят поэт:ки у них щавелевые объятия
и в руках площадь трёх вокзалов
как краем глаза увиденный Краков
топос бабушкиного дома всегда оставался
как вариант посмертия
сегодня у ветров огненно-синие глаза Дунаев и Волг
это что-то всегда голубое как пустота над
апельсинами в Иерусалиме
и багульник прорастает сквозь колёса брошенных телег
трещины в столе как взлетно-посадочные полосы
и дорожки чистого звучания
их правда срубили, те тополя?
ради тебя я готова отказаться и от тум-балалайки меж рёбер
и от скрипичных воплей инопланетян
разгадать пазл загнутых страниц
и доучить польский из блажи
и в барном дыму помнить о тех, кто в неволе
и звать их До Скорого и Вернитесь Живыми
распадаясь пьянея на трактора и миазмы
приамовы просьбы и неоновые рощи
или совсем ничего не пить. никогда.
Евгения Либерман:
Островки для созерцания и безмятежности
— Женя, что значит для тебя эта книга? Некий рубеж? Часть пути/постоянно пишущегося текста? Какие у тебя ощущения от её выхода?
— Для меня «Мансарда с окнами на восток» становится своеобразным рубежом, местом отсечения, после которого должен последовать скачок, выводящий на принципиально новый качественный уровень. Книга фиксирует первые успешные стихотворные опыты, острую боль от общественных — а равно личных — потрясений, эксперименты со звуком, формой, метафорическим рядом, случаи автоматического письма в разных состояниях, в том числе замутненного сознания. Она выходит в печать, когда мне ещё нет двадцати лет; по ожиданиям, первый сборник должен был появиться не раньше, чем к тридцати-тридцати пяти. После неё я, несомненно, продолжу некоторое время пробовать и конструировать свою поэтику в тех или иных техниках и направлениях, но «Мансарда» становится водоразделом, проводящим границу между положением «начинающего» и «молодого» поэта. Собственные требования к текстам будут гораздо строже, а отношение к критике — взрослее и осознаннее.
— Чем обусловлено большое число посвящений, вообще — имён и мест, упоминаемых в книге? Почему тебе это так важно?
— Александр Скидан на презентации сборника «В самое вот самое сюда» говорил, что с 2022 года начал датировать тексты (и новые, и прежние — задним числом), поскольку «завтра может и не быть». Большое количество посвящений и упоминаний персоналий и мест в «Мансарде» объясняется по схожему принципу: необходимость фиксации разговоров, встреч, случайно-значимых знакомств, мест внезапного осознания — до кончиков пальцев, до сакрализации упавшего листка или прорастающей ржи — или утрат, отбытий, с/завершений с целью оставить о себе и окружающих, мимолетных состояниях и длительных переживаниях память настолько кристальную, что ей не потребуется мифологизация. Говорить о друзьях, поэтах, жертвах катастроф и любимых исполнителях так, словно они находятся перед тобой и смотрят в глаза. О знакомых локациях — так, как они предстали взгляду в конкретный день и час, без искажения восприятия со временем. О городах, где пока не довелось побывать, — так, будто они здесь, за дверью. Книга наполнена обращениями к реальным людям, живым и ушедшим — это знак признания, памяти и уважения им. Тем более, что завтра их может и не быть.
— Что такое для тебя поэзия: как ты в неё приходила? Вспомни себя два года назад и сейчас — о чём грезилось тогда и что сейчас у тебя получилось?
— Один из ранних рассказов, опубликованный в 2023 году, стал выражением моих весьма размытых представлений о литературном процессе (в первую очередь, о поэтическом сегменте) того времени. В нём было показано сообщество молодых людей, возрождающих, с одной стороны, самобытную еврейскую литературу (в т.ч. на таких языках, как идиш и джуури), а с другой стороны, пытающихся присоединиться к потоку, в котором работают авторы, пишущие актуальные поэтические тексты. Скрестите фильм «Убей своих любимых», работы обэриутов, выступления в «Галерее шесть» битников, спрысните их известными мне на тот момент именами вроде Гандлевского и Гандельсмана, добавьте непознанные ещё движения в кулуарах, видимые сторонним робким наблюдателем, и получите манифест из обрезков хеленуктского, утверждённый поэтический статус верлибра, дионисийские мистерии на грани с политически ангажированными перформансами, кутежи, дурачество, вопросы деколонизации и распри между субэтническими группами одной нации, разлады на фоне несовпадения эстетических взглядов. Монстр с добрыми глазами и паучьими лапами, четырьмя из которых он качал в люльках угодных, а четырьмя разрывал неугодных — так представлялось мне то, что называется литпроцессом.
Игорь Булатовский так писал о первом знакомстве с кругом юных петербургских авторов: «Пенициллиновыми грибами / чужие слова размножались в моем мозгу и вызывали жгучий страх / перед своими словами», «Как-то я увязался за ними в «Сайгон» и перепугался, точно дикобразы / толпились вокруг». Дикобразы смягчились до ежей, ежи всё реже выпускали иголки — только когда я стала с ними говорить. Своими несмелыми подольскими словами, не выхолощенными школой для одарённых детей и не избалованными доступностью поэзии в огромном городе.
Говорить и писать. Сближаться, главным образом в неформальной обстановке. Не отступать перед отказами и не пытаться, по собственному выражению, «разбить голову» тем или иным навязшим в зубах, но до сих пор не до конца понятным словом вроде «дискурса», «эгалитарности» или «легитимации».
Моя героиня стала редактором — я не волшебник, я только учусь. Два года назад я мыслила себя одним из самых малых и незаметных существ на этом ярком маскараде; как я теперь существую и какую позицию занимаю, пусть ответит тот, кто видит со стороны. Мой подход сложился ещё тогда: поддерживать равно доброжелательные отношения с представителями всех поэтических течений и всех институций и не вступать в конфронтации. Так и получилось. Учусь у каждого.
— Помимо поэзии, ты активно занимаешься критикой — на какие книги ты в первую очередь обращаешь внимание? Как работаешь над рецензиями/статьями? Насколько это важно для развития твоего письма?
— В первую очередь я откликаюсь на книги, представляющие образцы условно актуальной — своевременной, придерживающейся тенденций, характерных для нынешней эпохи, и отвечающей её запросам — поэзии. Следующий критерий — характер издательства: независимое оно или нет, давно ли существует, кого публиковало прежде, какой политической и эстетической позиции придерживаются люди, стоящие во главе. Ещё один, не столь острый и не первостепенный — личное отношение к автору, согласие или несогласие с ним в определённых вопросах искусства и этики. Я стараюсь реагировать как можно быстрее, пока инфоповод, созданный выходом книги, не исчерпал себя, пока она не забылась и пока её автор столь же активен в публичном пространстве, как в период работы над ней.
По тому же принципу действует редакция журнала «Воздух», отбирая для «Книжной хроники» новинки каждого года / полугодия. Так появились мои рецензии на «Пусть долетят» Дмитрия Гаричева, «Платок скомкан — скомкан платок» Владимира Аристова, «my blue song и другие песни» Владимира Кошелева, «Татуировку в виде косули» Александры Цибули, переиздание «Хрусталиков глаз звенят» Дарии Солдо.
Работа над текстом происходит не всегда в один приём: после прочтения, прежде чем выразить мнение по поводу сборника, я проверяю, существуют ли отклики коллег, чтобы избежать повторения мысли и оценить, как воспринимаются и оцениваются авторами, принадлежащими к разным направлениям, одни и те же тексты/книги. Быть первооткрывателем поэта в критике — непростая и волнительная задача, предполагающая ответственность за последующие трактовки стихотворений, а порой — за личную безопасность рецензируемого: приписывание автору провокационных высказываний его лиросубъектов или неверная интерпретация политического жеста может угрожать той или иной ответственностью. Неудачная работа с чужой речью, приводящая к её «присваиванию», по выражению одного из поэтов — тяжёлая, грубая ошибка, которую я совершила, только начиная заниматься критикой, потому теперь предельно внимательно отношусь к выбору средств для оценки текста. Взаимодействие с разными литературными полями, преодоление страха перед условной фигурой «классика» (А. Найман, Л. Рубинштейн) позволяет добиться беспристрастности, а чтение огромных массивов самых разных текстов даёт импульс для переосмысления собственной поэтики и формирования вкуса.
— Сейчас, изучив литературное поле (понятно, тот сегмент, в котором мы находимся и общаемся), каким оно тебе представляется? Что бы ты сказала тем ребятам и девчонкам, которые сейчас, как ты несколько лет назад смотрят на него, но, может быть, боятся близко подойти?
— Около полутора лет назад я дала следующее определение литературному полю: песочница, вокруг которой собрались дети от года до 15 лет, где один отнимает у другого лопатку, третий утверждает, что четвертый на его глазах ел грязь, пятый меланхолично играет в онлайн-игру, шестой и седьмой ревут, оттаскав друг друга за волосы.
В самом начале эта среда казалась мне крайне недружелюбной как к новым участникам, так и к тем, кто прочно обосновался в ней: каждый стремится обвинить другого в неблаговидном поступке, невыгодной связи, молчании или активном выражении позиции, не разделяемой обвинителем.
Теперь понимаю, что скандалы/всплески ненависти — бывают, и они естественны в силу человеческой природы, но затухают чаще всего столь же быстро, сколь и зарождаются, за исключением самых вопиющих или непомерно раздутых случаев. Большинство из нас продолжают общаться, умеют решать конфликты без перехода на личности, способны признать неправоту и пойти на компромисс.
Литпроцесс — не гнездо со змеями и не райская лужайка: это сообщество живых и чувствующих людей, склонных совершать и исправлять ошибки, ссориться и создавать крепкие связи, сплачиваться вокруг общего несчастья и коллективно осуждать тех, кто, по их мнению, преступил границу нравственности.
Я вижу немало ребят, периодически мелькающих на мероприятиях. Думаю, им, как и мне несколько лет назад, любое соприкосновение с этим миром (кажущимся сверкающим и бездонным) представляется чем-то, что переворачивает жизнь с ног на голову. Эйфория от того, что с ними поздоровался или заговорил известный автор. Восторг от первой публикации. От первой попытки составить творческую биографию. От первой прочитанной книги метареалиста или успешного молодого современника. От первых девяти лайков на стихотворении в личном телеграм-канале.
Совет, который хочется дать тем, кто ещё не решился открыто заявить о себе, — будьте упорными без фанатизма. Подписывайтесь на соцсети известных вам журналов и людей: коллаборации институций друг с другом позволяют открывать новые имена и проекты. Посещайте литературные студии, курсы (как, например, мастерская «Автор в лесу»), чтения; рано или поздно вы обратите на себя внимание.
Если у вас уже есть публикации или вы ведёте микроблог, но вам недостает понимания, в правильную ли сторону вы идёте, — можно поучаствовать в «Полёте разборов» или «Этапе роста», где критики оценивают стихи молодых коллег и оставляют аргументированные отзывы. Не стесняйтесь обращаться с вопросами к более опытным коллегам.
Недавно мне написала девушка, публиковавшаяся в «журнале на коленке», и попросила прокомментировать несколько её текстов. Я достаточно развернуто ответила ей. Это был спокойный и доброжелательный диалог, которым, надеюсь, обе стороны остались довольны. Большинство участников литпроцесса ценят личные границы, но при этом открыты ко взаимодействию с теми, кто нуждается в комментарии, подсказке или отзыве. Агрессивный спам на редакционную почту журнала / в личные сообщения авторам, угрозы и высказывания плана «меня признали n, x, y, лито города Q, а вы не способны оценить глубину моего таланта» отталкивают и сводят на нет любые попытки построения дальнейшей коммуникации. С другой стороны, стеснение и страх нередко мешают налаживать межличностные связи и прерывают едва зародившиеся.
— Какой основной смысл/посыл ты хотела донести своим сборником?
— Даже в состоянии потери контроля над мыслительными процессами не стоит лишаться чувства прекрасного. Справедливость творима руками сострадающего и деятельного. Прятаться, когда вокруг царят насилие и неравенство, — не выход. Не можешь помочь кому-то делом — не навреди, а лучше поддержи словом. Не забывай, что посреди кромешного хаоса остались островки для созерцания и безмятежности.
Беседовал Владимир Коркунов
Дата публикации: 27.06.2025
Евгения Либерман
Поэтесса, прозаик, переводчица с идиша и английского. Родилась в 2005 году в Подольске. Студентка ГосИРЯ им. А.С. Пушкина. Публиковалась в журналах «Флаги», POETICA, «Всеализм» «Кварта», «Нате», «Дактиль», «Воздух» и др. Стихотворения переведены на английский язык. Автор книги «Мансарда с окнами на восток» (М.: Neomenia, 2025). Живёт в Москве.